И. Репин "Далекое близкое"
(Автобиография)
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ГЕ И НАШИ ПРЕТЕНЗИИ К ИСКУССТВУ
I
1 июня 1894 года умер Николай Николаевич Ге. [Ге Николай Николаевич (1831 — 1894) — знаменитый русский художник, писавший главным образом на религиозные и исторические темы. Религиозные картины Ге, реалистически трактованные, вызывали горячее возмущение в реакционных кругах. Картина “Тайная вечеря” (1863) принесла Ге громкую славу и была сочувственно встречена передовой художественной критикой. Большой успех имела также лучшая историческая картина Ге “Петр I и царевич Алексей Петрович” (1871), выставленная на 1 Передвижной выставке, отмеченная глубоким психологизмом, истолковывающая историческое событие как драматический конфликт.] Прекрасный, честный человек, страстный художник, горячий проповедник “высших потребностей человека”, он считал искусство “выражением совершенства всего человечества”.
Положа руку на сердце, можно искренне радоваться за него, как завещал Микеланджело радоваться, когда человек умирает с сознанием честно прожитой жизни.
Всюду вносил с собой этот бодрый человек свое особое настроение; настроение это можно назвать высоконравственным весельем. При взгляде на его красивую, стройную фигуру, прекрасные, благородные черты лица, открытую голову философа вас обдавало изяществом и вы невольно приходили в хорошее расположение духа. Когда же раздавался его приятный, задушевный голос, всегда мажорного тона, вы невольно и уже на все время беседы с ним чувствовали себя под обаятельным влиянием этого в высшей степени интересного художника.
Ге был оптимист, он верил в человека, верил во влияние искусства на массы и глубоко был убежден в скором и возможном осуществлении царства божия на земле.
Ге любил говорить, как все умные люди, по замечанию лермонтовского Печорина. Всегда увлеченный какой-нибудь новой идеей, он говорил от души, красиво и увлекательно, как говорят только проповедники по призванию.
Я уверен, что всякий знавший Н. Н. Ге согласится с этим моим личным мнением о нем как о человеке. Мне он был очень дорог и симпатичен.
И вот, однако же, несмотря на этот светлый образ необыкновенного человека, художника с огромным талантом и несомненным темпераментом, невольно сжимается сердце жалостью, если беспристрастно взглянуть на всю художественную деятельность Ге.
На нем лежит какая-то странная тень неудачника. Люди шестидесятых годов помнят великую славу Ге и громадное впечатление, произведенное его картиною “Последний вечер Христа с учениками”. [То есть “Тайная вечеря” (1863); находится в Русском музее. За эту картину Ге получил звание профессора.] Не только у нас в России, но, можно смело сказать, — во всей Европе за все периоды христианского искусства не было равной этой картине на эту тему. “Тайная вечеря” Леонардо да Винчи — будем откровенны — устарела, она нам кажется теперь уже условной и школьной по композиции, примитивной и подчеркнутой по экспрессиям фигур и лиц. Картина Гебгардта на тот же сюжет, с модернизацией по-немецки — простовата. А это всем известные лучшие образцы “Тайной вечери”. [“Тайная вечеря” Леонардо да Винчи — фреска в монастыре С. Мария-делла-Грацие в Милане, сильно пострадавшая от времени, писана в 1495 — 1498 гг.]
Эти картины бледнеют и отходят на дальний план при воспоминании о живой сцене “Тайной вечери” Ге. Верится в эту комнату, “триклиниум” [Триклиниум — трапезная.], до иллюзии освещенную светильниками, с движущимися широкими тенями по стенам от фигур апостолов, с проблесками глубокой вечерней лазури в окне.
“Смутившийся духом” Христос трактован до гениальности смело и ново. В сильном волнении он облокотился на стол и опустил голову. Невозможно забыть живую фигуру юноши Иоанна. Быстро привстав и опершись коленом на ложе, на котором он сидел ближе всех к Христу, он устремил вопросительный взгляд на Иуду, боясь верить происшедшему. Приподнялся и пламенный Петр, растерянно смотрит поверх светильника на темную фигуру предателя. На лицо его падают самые яркие лучи светильника.
Зловещим темным пятном выдвигается Иуда, натягивая на свои плечи полосатый плащ. Остальные персонажи теряются во мгле вечернего освещения, придавая чудную гармонию всей картине. Картина кажется вполне живой и сразу переносит зрителя в ту отдаленную страну и в ту отдаленную эпоху.
Много в свое время и после писалось о “Тайной вечере” Ге, в бесчисленных снимках она расходилась повсюду.
Много было писано и о самом авторе, тогда еще молодом, красивом брюнете, образованном философе-художнике и увлекательном ораторе.
Особенно поразил Ге всех своей художественной оригинальностью и смелостью просвещенной мысли. Может быть, большинство нашей интеллигенции интересовалось тогда его картиной только как иллюстрацией к новой книге Ренана [Книга “Жизнь Иисуса” Эрнеста Ренана (1863).] и не могло судить о ее художественном значении; но, во всяком случае, картина своей силой, художественным выполнением, правдой и поэзией увлекала даже всякого профана в искусстве; как истинно гениальная вещь, она действовала непосредственно на всякого зрителя и была совершенно понятна без комментария.
Глубокая идея картины выражалась не менее глубоким искусством художника; драматизму сюжета соответствовала широкая, энергическая живопись. Огненный тон картины притягивал и охватывал зрителя.
Если картина эта была интересна для просвещенной публики, то еще более она была поучительна для художников: новизной искусства, смелостью композиции, выражением великой драмы и гармонией общего. Вещь эту можно смело повесить рядом с самыми великими созданиями живописи.
Вот на какой высоте стоял этот феноменальный художник уже во цвете лет (тридцати двух — тридцати трех лет), проработав над собою лет десять во Флоренции после нашего академического курса.
При необыкновенном таланте, университетском образовании и горячей любви к работе Ге все же не сразу поднялся до этой высоты и оригинальности. Впоследствии мне удалось видеть у Николая Николаевича целый ворох его эскизов и несколько этюдов первого времени пребывания его в Италии. Он все еще оставался тогда под сильным влиянием Брюллова, которого обожал всегда. Этюды сразу бросались в глаза определенностью манеры Брюллова, подражанием его тонкому энергичному рисунку и логически хорошо штудированной моделировкой. Эскизы сложных композиций — “Смерть Виргинии”, “Разрушение Иерусалима” [Эскизы “Смерть Виргинии” (1857 — 1858 годы; находится в Третьяковской галерее) и “Разрушение Иерусалимского храма” (два варианта 1859 года; оба в Третьяковской галерее) — первые произведения Ге в Италии, над которыми он долго работал.] и другие во множестве вариантов — все сильно напоминали “Последний день Помпеи”. И не один Ге — многие художники увлекались тогда Брюлловым. Например, товарищ Ге — Флавицкий в своих “Христианских мучениках в Колизее” был страстным подражателем Брюллова: Ге в то время дружил с Флавицким в Италии и впоследствии рассказывал много о самоотверженной любви этого художника к искусству. Несмотря на все невзгоды и лишения, Флавицкий работал запоем, “как пьяница”, по выражению Ге. Это и было причиной его ранней смерти, в самый момент фейерверка его славы.
С “Тайной вечери” Ге уже неузнаваем: у него образовался собственный стиль, оригинальный, страстный и в высшей степени художественный.
Близко знакомым художникам Ге сам рассказывал подробности технического процесса создания своей знаменитой картины. Теоретически он полагал, что для воспроизведения целой данной сцены надобно вообразить ее всю целиком и потом заходить кругом с разных сторон, чтобы выбрать лучшее и более выразительное место для передачи ее на полотно.
Побившись довольно на эскизах “Тайной вечери”, Ге, чтобы помочь себе, вылепил всю группу из глины, нашел прекрасную точку зрения, и работа выполнения пошла успешно. Но однажды он вошел с огнем, ночью, в свою мастерскую и поставил случайно лучерну (масляные лампы, которыми и до сих пор освещают комнаты в Италии) перед своей глиняной моделью. В поисках чего-то он отошел подальше и взглянул нечаянно на свет. Его глиняная сцена освещалась с новой, случайной точки превосходно; он был поражен ее красивым новым эффектом. Нисколько не жалея труда, он перерисовал и переписал всю картину заново, быстро и необыкновенно удачно.
Начиная с этой вещи Ге, все картины и эскизы его носят уже печать чрезвычайной оригинальности. Особенно живо мне представляется один его эскиз, и я всегда жалею, что впоследствии другие требования от искусства помешали ему выполнить эту тему. Этот набросок на небольшом куске холста представляет время к закату: золотистые лучи солнца освещают простую восточную веранду, оплетенную виноградником; Мария, сестра Марфы и Лазаря, вышла взглянуть на дорогу, не идет ли тот, кто дороже был ей всех благ земных. Вдали показывается фигура Христа, поднимающегося на пригорок. Восторг и счастье выражает обрадованное лицо красивой, симпатичной девушки. Это была необыкновенно очаровательная картинка. [Эскиз Ге “Мария, сестра Лазаря, встречает Иисуса Христа, идущего к ним в дом” (1866), находится в Гос. Третьяковской галерее.] Но автор не мог уже вернуться к ней. Мысли и симпатии его приняли в то время другое направление.
После чисто художественной деятельности в Италии Ге попал в Петербург (1863) в самое неблагоприятное для искусства, нигилистическое время, когда во всем признавалась только утилитарность и когда бесцельное искусство отвергалось как ненужный хлам. Науки признавались только естественные да прикладные полезные знания. Во всем искали новых начал. Ученые доктора не верили в медицину и практику считали шарлатанством. Искусство презирали, над художниками смеялись. Фраза “искусство для искусства” стала пошлой бранью. Искусство могло получить право гражданства, лишь помогая публицистике.
Чуткий художник не мог не увлечься этим вихрем отрицания, он стал отрицать искусство как искусство, признавая в нем только утилитарную сторону воздействия на массы. И в самых средствах искусства он отвергал большие специальные познания, строгость и тщательность выполнения. Он признавал обязательным только смысл картины и силу впечатления, а все прочее считал излишним мудрствованием специалистов.
В первый раз я видел Ге в Античном зале Академии, где Крамской по заказу Общества поощрения художеств рисовал черным соусом картон с его “Тайной вечери” для фотографических снимков. Величественный, изящный, одетый во все черное, Ге делал замечания скромному художнику петербургского типа. Картон Крамского был превосходный, и мне сначала казалось невероятным сделать какое-либо замечание такой чудесной, строгой копии. Но, приглядевшись, я заметил, что энергичная, смелая кисть оригинала была передана только строгим приближением, виртуозность была не та, хотя в общем этот черный снимок совершенно верно воспроизводил оригинал. Ге кое-где тронул по картону смелыми штрихами, доступными лишь автору картины. От всей его фигуры веяло эпохой Возрождения: Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэль разом вставали в воображении при взгляде на него. Мы, ученики Академии, снимали перед ним шляпы при встрече, не будучи даже знакомы с ним; он любезно отвечал на наши поклоны, угадывая, вероятно, по наружности нашу, знакомую ему специальность.
Несмотря на все нападки на необычное изображение “Тайной вечери”, картину Ге купил царь, и автор опять уехал в Италию.
1 | 2 | 3 | 4
А. А. Сабуров, член Государственного совета | В. Г. Королепко, писатель. 1912 г. [ГТГ] | Н. Б. Нордман-Северова. Сангина. 1901 |