Трудовые будни

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7

II. НА ЦЕРКОВНОЙ РАБОТЕ

— И так очень хорошо, — уверял он.

Все мужики, и особенно староста Семен, побывали у меня на лесах и подолгу разглядывали мои образа, каких они прежде нигде не видывали. А я, подбадриваемый этим вниманием, ощутил в себе большую смелость и свободу творчества, и кисти мои вольно играли священными представлениями: я позволял себе смелые повороты и новые эффектные освещения сцен и отдельных фигур. Свежесть и яркость красок, необычная в религиозной живописи, была для меня обязательна, так как мои образа публика видела только снизу, на расстоянии трех-пяти сажен. Видевшие же работу вблизи у меня на лесах еще более дивились: как это на расстоянии “оказывает” так тонко и хорошо, хоть вблизи совсем другое.

Особенный успех имела моя “Мария Магдалина”; я видел эффект распространенной по всей Малороссии известной вещи Помпея Батони [Батони (или Баттони) Помпео Джироламо (1708 — 1787) — итальянский живописец академического направления, пользовавшийся в XVIII веке большой известностью. Одним из самых популярных произведений Батони (благодаря множеству репродукций) является его “Кающаяся Мария Магдалина” (в Дрезденской галерее). Говоря об этой картине, Репин допускает ошибку: Мария Магдалина изображена у Батони лежащей на земле, а не сидящей, и не с крестом, а с черепом и раскрытой книгой.], но, конечно, как и во всех других образах, ничего ни с кого не копировал буквально; я только брал подобный же эффект и обрабатывал его по-своему. Так, моя Магдалина не сидела с крестом на коленях, как у Батони: моя стояла у стены, повернувшись в молитвенном экстазе к лампаде, которая висела в углу высоко, а не стояла, как у него, на полу.

— Как это она наполовину в огне? — удивился Семен. И видно было, что всю публику очаровывают свет и заплаканные глаза Магдалины. Должен повиниться перед читателем: все делалось мною без всякой натуры, только по одному воображению. И я не могу даже вообразить, как показалось бы мне самому теперь мое первое свободное молодое творчество. Есть ли в нем искра непосредственности Джиотто или там разгуливалась безудержная развязность провинциального фантазера? И, например, даже такую вещь, как “Три святителя” — обыкновенно скучный многодельный сюжет, — я трактовал дерзко: одного из святителей, Иоанна Златоуста, поставил в профиль, с высоко поднятым евангелием; другого — Василия Великого — свет ударил лучом с неба, а Григорий Богослов — один, в полутоне, вне луча; Василий Великий стоял едва видимый через прозрачный луч... Ведь так и работы мне было меньше. Сосредоточив на свету всю силу отделки деталей на митре, панагии [Панагия — икона, носимая на груди архиереями.] и кованой ризе Василия Великого, освещенного ярко, других я уже касался едва, лишь намеками... И представьте, даже придирчивому батюшке не показалось это шарлатанством молодого живописца: всем нравились мои смелые образа.

.....................................................................………………………………………

Чего-чего не передумаешь в бесконечной дороге! Я часто вспоминал своего любимого товарища Ивана Даниловича Шемякина; он был резчик, мой ровесник — донской казак родом. Это был смелый, талантливый художник! Не могу забыть, как он резал в церкви царские врата: все мы зазевывались на его работу. Куда бы кто ни шел, всегда останавливался около него, и любо было стоять за его спиною, когда он наколачивал, наклеивал выступающую вперед листву орнаментов... Как у него лилась, извивалась, разворачивалась и снова уходила под ветви партия акантов!.. [Аканг — растение с зубчатыми листьями, воспроизводится в качестве орнамента.] Чудо! И все это свежо, только что вырезано из пахучего, теплого, золотистого дерева.

И вот другая особенность его творчества: этот молодец не ставил перед собой никаких образцов, все была его личная фантазия. Нас с ним считали братьями — было между нами некоторое сходство и в лицах.

В огромной работе над иконостасом участвовало много мастеров, и нередко из окрестностей являлись и новые мастера с предложением своих услуг. Однажды с особой даже рекомендацией к нашему хозяину присоединился к нам какой—то скромный старичок живописец. Как после оказалось, ему было уже более восьмидесяти лет; он учился еще у Шебуева в Питере, когда тот был ректором Академии художеств. [Шебуев Василий Козьмич (1777 — 1855) — один из крупнейших представителей русского академического искусства. В начале столетия писал картины на исторические темы: “Петр I в сражении при Полтаве” (не сохранилась) и на темы Отечественной войны 1812 года — “Расстрел французами поджигателей в 1812 году” и др. В дальнейшем работал главным образом как религиозный живописец.] Его еще мальчиком определил туда помещик как своего крепостного. Звали его Григорием Федоровичем (фамилию я забыл). Мне он показался очень интересным; особенно я ждал от него рассказов об Академии художеств и о Шебуеве, которого, как и Брюллова [Брюллов Карл Павлович (1799 — 1852) — знаменитый русский живописец. Картина “Последний день Помпеи” (1830 — 1833) — главное произведение Брюллова, доставившее ему европейскую славу.], все живописцы знают по гравюрам и литографиям с их образов.

Но Григорий Федорович был уже так древен и его пребывание у Шебуева относилось к столь давним временам, что в рассказах его не оказалось ничего особо интересного. Как с особенным таинством искусства, после того как мы уже с ним довольно подружились, он познакомил меня со своим приемом рисунка, заключавшимся в том, чтобы никогда не закруглять линий, всегда очерчивать только прямыми чертами, не соединяя их никакой тушовкой. У него был большой запас снимков с припорохов [Припорох — проколотая по контуру бумажная прорись; накладывалась на доску иконы и посыпалась углем или мелом, от чего на доске получался рисунок, как бы нанесенный пунктиром.], между другими и с шебуевских оригиналов; все они были рисованы одними контурами из прямых линий; в большом количестве это производило скучное слепое впечатление, но я относился к нему с уважением, хотя лично никогда не стремился усвоить себе этот метод прямых линий.

Григорий Федорович был очень благочестив, скромен и доброжелателен без пересаливаний — был прост. Он никогда не работал в праздники и очень сокрушался, когда однажды в воскресенье застал меня за работой, — я делал образок для отца Алексея по его просьбе на память.

Григорий Федорович писал два образа для алтарных дверей — северных и южных; на одной изображался архангел Михаил, а на другой — Гавриил. Писал он бесстрастно, вяло и бесцветно и, как все иконописцы, довольствовался тем, что выходило из-под его кисти, без всяких исканий и переделок. Образа его были кончены, и вот начались потихоньку фырканья и насмешки над лицами его архангелов. Я удивлялся этим нападкам — особенно Тимофея Яковлевича — и защищал работу Григория Федоровича. Дошло до священника. В конце концов Тимофей Яковлевич объявляет мне требование отца Алексея, чтобы эти лица были переписаны мною, и Тимофей Яковлевич начинает упрашивать меня переделать.

Работаю, отскакиваю по обыкновению. Но вдруг оглядываюсь, и — о ужас! — он!

Когда он кончил, я предложил ему стереть всю мою работу... Я писал по хорошо высохшему — даже ничего не будет заметно.

— Нет, — сказал он, — ведь вы же не самовольно это сделали, вас обязали, как вы говорите, — это было делом попечительства в лице священника. Так что уже все равно: если сотрете вы свою работу, отдадут переписать другому. Уж лучше пусть будет ваша работа сверх моей, вас я все же считаю за очень способного молодого живописца. Но вот мой совет: никогда не переписывайте чужой работы... Ох, какое мне это оскорбление на старости!.. Завтра же я уйду отсюда...

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7

Мертвый Ф. В. Чижов. 18 ноября 1877. ГТГ

Портрет Саввы Мамонтова (Репин И.Е.)

Бурлаки на Волге. Рисунок, близкий к окончательной редакции картины. 1870. ГТГ.

• Творчество художника Ильи Репина в фотографиях
• Различные рисунки Ильи Репина
• Петербург накануне приезда Репина
• Не актуальный для слепых Репин