А. М. КОМАШКА

Перед сном мы с И. Е. обязательно совершали прогулку. Лунная зимняя ночь. Крепкий мороз. Снег хрустит под ногами. Мы шествуем физкультурным шагом. И. Е. иногда ко мне обращается: “А. М., больше размахивайте руками, чтоб работали лопатки, прямее корпус!” И тут же сам показывает пример.

В 10 часов вечера, облаченный ко сну, точно современный воин в маскировочном халате, И. Е. массивным шагом поднимался на второй этаж по винтообразной лестничке на открытую галерею. Я поднимался в маленькую библиотеку над кабинетом, там тоже немногим было теплее, чем в “спальне” И. Е., но я также зарывался в волчьи меха и крепко засыпал. В пять часов утра я просыпался от топота ног спускающегося с верхнего этажа И. Е. В мгновение ока я одевался и успевал его встретить.

После того, как я управлялся в мастерской (растапливал камин, мыл кисти, чистил палитры), что не занимало более часа, мы с И. Е. выходили во двор, в сад. Если это было в теплое время года, мы работали в качестве садовников. Чистили дорожки, аллеи, подстригали деревья. И. Е. с увлечением ухаживал за фруктовыми деревьями. Они были в нашем северном саду одинокими гостями из далекой Украины, из-за чего пользовались исключительным расположением к себе их земляка-хозяина. Красив и поэтичен во всех своих уголках был парк Пенатов весною и летом, но не менее хорош он был в зимнем уборе: точно среди хрустальных, алмазных колонн и сводов храма в нем загорались лучи утреннего солнца, когда мы, вооруженные деревянными лопатами, расчищали сугробы, причем по аллеям, дорогам парка проходил предварительно треугольник-таран, запряженный нашей великолепной лошадью “Любой”. В эти часы наших домашних работ мы составляли целый коллектив, с нами работали внучатые племянники И. Е. Алеша, Вася (сыновья умершего родного племянника И. Е. — Василия Васильевича Репина) и дворник. К 8 часам утра все обитатели Пенатов сходились в малую столовую. После утренней зарядки каким вкусным был картофель, сваренный в мундирах, со сливочным маслом и кофе со сливками и пышным ситным хлебом. С 9 часов утра и до 1 часа дня шла работа в мастерской. Снова часовая прогулка на воздухе, уже без занятий, — в 2 часа дня обед (конечно, вегетарианский). После обеда И. Е. читал полученную — всегда многочисленную — корреспонденцию. Просматривались газеты, журналы, иногда мы с И. Е. играли в шахматы (шахматы он любил, как-то похвалился мне, что этой игре его научил Лев Толстой). Если его клонило ко сну, он уходил в кабинет отдохнуть перед тем, как снова подниматься в мастерскую. В 4 часа чай, и снова возобновлялась работа в мастерской. Ужин был в 8 часов вечера. Перед ужином четверть часа мы с И. Е. занимались гимнастикой по английской системе. Становились в гостиной — я у рояля, а И. Е. напротив — у статуи Венеры Милосской. По команде И. Е. мы проделывали до 50 упражнений. Репин по-настоящему следовал мудрости древних: “в здоровом теле — здоровый дух”.

Несомненно, что и помимо занятий в мастерской И. Е. не переставал жить в мире своих идей, живописных образов, ощущений. Однажды за обедом, всматриваясь в лицо своего внучатного племянника Алеши, И. Е. произнес: “А пожалуй, Алешка, если тебя нарядить в сюртук, дать тебе гусиное перо в руки и вот так посадить, как ты сейчас изволил замечтаться, — ты будешь похож на молодого Пушкина! Как вы, А. М., находите, не прав ли я?”

И уже на другой день с утра мы писали с Алеши Репина юного Пушкина. В гардеробе мастерской был превосходный пушкинский костюм. Алеша нарядился в сюртук с широким темно-лиловым бархатным воротником, надел белое жабо, манжеты. Светло-золотистые кудри Алеши вились пышными кольцами, черты юного лица были привлекательны и, действительно, имели некоторое сходство с молодым Пушкиным. Дав ему гусиное перо, мы усадили его за стол. Писали Алешу — “Пушкина” в кабинете И. Е., который был залит светом (весна 1916 г.). Сел Алеша, слегка улыбаясь, а потом принял глубокомысленный вид. И. Е. нашел, что мой этюд с Алеши был наиболее удачной работой моего ученичества — и это была первая работа, которую Репин приобрел у меня для своего музея, подчеркивая это перед нашими общими друзьями. В то же самое время И. Е. останавливал всякого, кто вдруг начинал лестно отзываться об успехах ученика. “Только чур, не расхваливать юношу в его присутствии. Ни к чему эти сантименты!” А тогда, когда гости, осматривая репинскую мастерскую по средам, не могли, естественно, удержаться от того, чтоб не расточать своих восторженных отзывов по адресу репинских полотен, И. Е., если это происходило при нем, быстро начинал отмахиваться руками и умоляющим взглядом просил пощадить его “несчастного” — “Ах, какие это все мои жалкие потуги...” Но это происходило перед публикой, а иногда И. Е. приглашал своих друзей, с мнением которых он считался, специально взглянуть на ту или иную его последнюю работу. Тогда беседа происходила серьезная.