А. М. КОМАШКА

1 23 | 456
 

IV. РЕПИН В БЫТУ


Нижний этаж дома в Пенатах был жилым; в центре находилась большая столовая со столь известным “круглым столом” и кабинет И. Е., представлявший собой большую и светлую стеклянную галерею. В нем И. Е. в зимние вечера, восседая на высоком подиуме за письменным столом, любил работать пером, акварелью, в то время как я ему читал вслух очередную книгу. В зиму 1915/1916 г. по вечерам я читал ему “Илиаду” и “Одиссею” Гомера и “Дон Кихота” Сервантеса. Это были любимые книги Репина (об иллюстрациях Доре к “Дон Кихоту” он был очень высокого мнения). И. Е. не раз рисовал меня во время чтения. На одной из акварелей я изображен среди вороха рисунков, папок, на фоне книжных полок и окон репинского кабинета (см. рисунок). Здесь же И. Е. тогда писал свои воспоминания “Далекое близкое”, отсюда он вел обширную переписку. Иногда он пользовался своим кабинетом и как живописной мастерской, так как там было обилие света. Окна выходили в парк, вид которого богато сочетался с передними планами интереснейшего интерьера: на линии подоконника обилие произведений из керамики, скульптур-статуэток, обрамленных акварелей, рисунков и др. Рядом с подиумом стояла софа, на которой И. Е. отдыхал, а в редких случаях и спал ночью (он круглый год спал на открытой веранде, зимою — в спальном мешке на пуху). У софы помещался гипсовый слепок в натуральную величину со скульптуры Микель-Анджело “Мальчик”.

Перед сном мы с И. Е. обязательно совершали прогулку. Лунная зимняя ночь. Крепкий мороз. Снег хрустит под ногами. Мы шествуем физкультурным шагом. И. Е. иногда ко мне обращается: “А. М., больше размахивайте руками, чтоб работали лопатки, прямее корпус!” И тут же сам показывает пример.

В 10 часов вечера, облаченный ко сну, точно современный воин в маскировочном халате, И. Е. массивным шагом поднимался на второй этаж по винтообразной лестничке на открытую галерею. Я поднимался в маленькую библиотеку над кабинетом, там тоже немногим было теплее, чем в “спальне” И. Е., но я также зарывался в волчьи меха и крепко засыпал. В пять часов утра я просыпался от топота ног спускающегося с верхнего этажа И. Е. В мгновение ока я одевался и успевал его встретить.

После того, как я управлялся в мастерской (растапливал камин, мыл кисти, чистил палитры), что не занимало более часа, мы с И. Е. выходили во двор, в сад. Если это было в теплое время года, мы работали в качестве садовников. Чистили дорожки, аллеи, подстригали деревья. И. Е. с увлечением ухаживал за фруктовыми деревьями. Они были в нашем северном саду одинокими гостями из далекой Украины, из-за чего пользовались исключительным расположением к себе их земляка-хозяина. Красив и поэтичен во всех своих уголках был парк Пенатов весною и летом, но не менее хорош он был в зимнем уборе: точно среди хрустальных, алмазных колонн и сводов храма в нем загорались лучи утреннего солнца, когда мы, вооруженные деревянными лопатами, расчищали сугробы, причем по аллеям, дорогам парка проходил предварительно треугольник-таран, запряженный нашей великолепной лошадью “Любой”. В эти часы наших домашних работ мы составляли целый коллектив, с нами работали внучатые племянники И. Е. Алеша, Вася (сыновья умершего родного племянника И. Е. — Василия Васильевича Репина) и дворник. К 8 часам утра все обитатели Пенатов сходились в малую столовую. После утренней зарядки каким вкусным был картофель, сваренный в мундирах, со сливочным маслом и кофе со сливками и пышным ситным хлебом. С 9 часов утра и до 1 часа дня шла работа в мастерской. Снова часовая прогулка на воздухе, уже без занятий, — в 2 часа дня обед (конечно, вегетарианский). После обеда И. Е. читал полученную — всегда многочисленную — корреспонденцию. Просматривались газеты, журналы, иногда мы с И. Е. играли в шахматы (шахматы он любил, как-то похвалился мне, что этой игре его научил Лев Толстой). Если его клонило ко сну, он уходил в кабинет отдохнуть перед тем, как снова подниматься в мастерскую. В 4 часа чай, и снова возобновлялась работа в мастерской. Ужин был в 8 часов вечера. Перед ужином четверть часа мы с И. Е. занимались гимнастикой по английской системе. Становились в гостиной — я у рояля, а И. Е. напротив — у статуи Венеры Милосской. По команде И. Е. мы проделывали до 50 упражнений. Репин по-настоящему следовал мудрости древних: “в здоровом теле — здоровый дух”.

Несомненно, что и помимо занятий в мастерской И. Е. не переставал жить в мире своих идей, живописных образов, ощущений. Однажды за обедом, всматриваясь в лицо своего внучатного племянника Алеши, И. Е. произнес: “А пожалуй, Алешка, если тебя нарядить в сюртук, дать тебе гусиное перо в руки и вот так посадить, как ты сейчас изволил замечтаться, — ты будешь похож на молодого Пушкина! Как вы, А. М., находите, не прав ли я?

И уже на другой день с утра мы писали с Алеши Репина юного Пушкина. В гардеробе мастерской был превосходный пушкинский костюм. Алеша нарядился в сюртук с широким темно-лиловым бархатным воротником, надел белое жабо, манжеты. Светло-золотистые кудри Алеши вились пышными кольцами, черты юного лица были привлекательны и, действительно, имели некоторое сходство с молодым Пушкиным. Дав ему гусиное перо, мы усадили его за стол. Писали Алешу — “Пушкина” в кабинете И. Е., который был залит светом (весна 1916 г.). Сел Алеша, слегка улыбаясь, а потом принял глубокомысленный вид. И. Е. нашел, что мой этюд с Алеши был наиболее удачной работой моего ученичества — и это была первая работа, которую Репин приобрел у меня для своего музея, подчеркивая это перед нашими общими друзьями. В то же самое время И. Е. останавливал всякого, кто вдруг начинал лестно отзываться об успехах ученика. “Только чур, не расхваливать юношу в его присутствии. Ни к чему эти сантименты!” А тогда, когда гости, осматривая репинскую мастерскую по средам, не могли, естественно, удержаться от того, чтоб не расточать своих восторженных отзывов по адресу репинских полотен, И. Е., если это происходило при нем, быстро начинал отмахиваться руками и умоляющим взглядом просил пощадить его “несчастного” — “Ах, какие это все мои жалкие потуги...” Но это происходило перед публикой, а иногда И. Е. приглашал своих друзей, с мнением которых он считался, специально взглянуть на ту или иную его последнюю работу. Тогда беседа происходила серьезная.

Режим, установленный в Пенатах, был предметом любопытства большинства гостей Репина. Разумеется, многие смотрели на это, как на “репинские чудачества”, и И. Е., конечно, знал об этом уже хотя бы из тех бесчисленных очерков, фельетонов и карикатур, которые появлялись о Пенатах в печати (особенно при жизни Нордман-Северовой). А И. Е., в свою очередь, смеялся над теми, кто из учтивости рассыпался в восхищениях перед режимом Пенатов. Когда гости уезжали, И. Е. часто говорил: “Ведь большинство этого народа не знает как бы поскорей добраться до станционного буфета, чтобы вознаградить свой труд посещения имярек — чаркой водки и бифштексами!..

Во время портретных сеансов часто приходилось слышать: “У нас много примеров того, как люди большими своими стараниями пробиваются к свету, но сколько же примеров чудовищной пагубности чревоугодия, поклонения Бахусу?!” — с сокрушением говорил Репин.

Не раз И. Е. признавался, что перед “массой” людской, перед толпой он всегда робел, и такое ощущение у него оставалось до старости. Летом 1915 г. в Куоккала в летнем театре был устроен большой концерт в пользу “Красного Креста”. Многие видные представители художественного мира приняли участие в этом вечере. В программе было выступление Репина с воспоминаниями о Л. Н. Толстом. В числе других участников этого вечера был Маяковский, читавший “Облако в штанах”. Вышел И. Е. Репин. Овацией было встречено появление небольшой фигурки седенького старичка на пустой сцене. Сразу было видно, что он непривычно оглушен. Стоя у трибуны, он несколько заметался, оглядываясь, видно, на друзей за кулисами, прося у них пощады. Он начал говорить, и голос его точно пропал, ничего нельзя было разобрать. Я сидел как на иголках, переживая за И. Е. Но вот что-то стало слышно. Я стараюсь, как и все, уловить ход речи И. Е. Но лишь какая-то путаница и бессвязность исходят из его уст. В конце концов он сам, махнув рукой, попросил извинения у публики за то, что у него как-то вылетело вдруг все из головы... Еще более мощные рукоплескания провожали И. Е. со сцены.

* * *

В Куоккала был кинематограф. И. Е. явно не любил кино и никогда его не посещал. Только однажды, когда афиши оповестили, что в хронике будут демонстрироваться документальные кадры о бельгийском короле Альберте, И. Е. решил пойти. Пришлось нам просмотреть весь сеанс. В фильме играли тогдашние кинозвезды Мозжухин и Вера Холодная. По замечаниям, высказанным И. Е. на обратном пути, было ясно до какой степени его не трогает этот новый вид искусства.

Насколько в ту пору И. Е. занимал резко отрицательную позицию к такому слою общества как духовенство, настолько положительно относился он к миру военному. Никогда я не видел среди гостей И. Е. духовных особ, но военные были постоянно. Когда меня из Пенатов призвали на военную службу (летом 1916 г.), И. Е. с большим интересом следил за всем тем, чем я делился с ним в письмах и в частые свои приезды сначала из запасного полка, а потом с фронта. Позже И. Е. мне сообщил, что мои военные письма он всегда давал для прочтения на средах, за круглым столом (к этому времени и относится отрывок письма И. Е., который я получил в фоторепродукции, не зная адресата, от кого-то из друзей И. Е. [Как удалось установить, письмо это, датированное 2 августа 1916 г., было послано Репиным учителю рисования чугуевской гимназии Д. М. Левашову. Письма Репина к Левашову посвящены организации художественного училища (“Делового двора”) в Чугуеве; ныне принадлежат В. П. Вольдо в Сухуми.]: “Мой ученик Антон Комашка сейчас гостит у меня (месяца два назад он взят на службу, я писал полковнику его полка в Вильманстранд и его отпустили на 10 дней. Он и в солдатах успел заявиться по художеству и не без успеха)”.
 

1 23 | 456 


14

6

Проводы новобранца



 

Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Репин Илья. Сайт художника.