В.С. МАМОНТОВ
РЕПИН И СЕМЬЯ МАМОНТОВЫХ
Знакомство моих родителей с И. Е. Репиным произошло весною 1874 года.
В 1873 г. мой старший брат Андрей сильно болел, и доктора советовали перевезти его на зиму в теплый климат. Поэтому моя мать отправилась с ним на всю зиму в Рим. Отец, сильно занятый в Москве своими железнодорожными делами, отвез мать с братом в Италию и затем ездил к ним на рождественские и пасхальные каникулы.
Этой зимой находились в Риме пенсионеры петербургской Академии художеств М. М. Антокольский и В. Д. Поленов. Пенсионерами назывались тогда художники, окончившие курс Академии, получившие за дипломную работу большую золотую медаль и в награду отправленные на казенный счет за границу для совершенствования и знакомства с иноземным искусством.
Мои родители познакомились в Риме и близко сошлись с обоими молодыми художниками. Весной отец приехал в Рим за матерью и братом. Возвращаясь в Россию, они побывали в Париже, куда уже раньше переехал Поленов. Здесь он и познакомил их со своим близким товарищем, таким же пенсионером, как и он сам, — И. Е. Репиным. Отец с присущим ему художественным чутьем сразу высоко оценил таланты своих новых знакомых и настолько близко сошелся с ними, что начал советовать им бросить холодный чиновный Петербург и основаться в родной ему Москве.
Знакомство с моими родителями, исключительное впечатление от этого знакомства и перспектива художественного объединяющего центра в доме Мамонтовых сыграли не последнюю роль в решении обоих художников основаться в Москве. С 1877 г. Репин и Поленов поселяются в Москве, где в 1878 г. к ним присоединяется В. М. Васнецов. Так было положено начало мамонтовскому художественному кружку, сыгравшему немаловажную роль в развитии русского искусства.
Мы, мальчики, впервые заинтересовались Репиным, как участником устраиваемых каждое зимнее воскресенье моими родителями литературных вечеров, которые мы по-своему называли “чтениями”. На этих вечерах, участие в которых принимало человек двадцать, обычно читали по ролям драматические произведения русских и иностранных классиков. Нас, детей, это занятие сильно интересовало, и тут-то мы знакомились с их участниками, среди которых Репин занимал видное место. Наиболее яркое впечатление осталось у меня от чтения Репиным роли Самозванца в пушкинском “Борисе Годунове”.
Воскресные чтения продолжались до 1879 — 1880 гг., когда они прекратились в связи с началом домашних спектаклей, которые всецело заняли участников чтений. Но дружеские встречи не прекратились.
Нередко вечером, после трудового дня, собирались у отца в нашем историческом для родного русского искусства московском доме друзья-художники двух поколений: старшего — М. М. Антокольский, И. Е. Репин, В. И. Суриков, и младшего — К. А. Коровин и В. А. Серов. Делились впечатлениями, спорили, музицировали. Один из таких вечеров заснят на фотографии начала 90-х годов, сохранившейся у меня. Дело происходит в “большом кабинете” — так называлась самая просторная комната нашего дома, где ставились наши домашние спектакли и вообще происходили все сборища. В глубине комнаты, в нише, мраморная статуя Христа работы Антокольского, ныне находящаяся в Третьяковской галерее. Справа на мольберте незаконченная еще скульптурная работа Серова — барельефный герб Москвы: Георгий Победоносец поражает копьем дракона. Делал он эту работу по заказу отца для одного из вокзалов Ярославской железной дороги. Тут же рядом стоит старинный медный четырехсвечник. Отец сидит за роялем и поет что-то, друзья слушают.
Кстати, дом наш (Спасская-Садовая, 6) потом был перестроен для училища, причем остались нетронутыми всего две комнаты: как раз “большой кабинет” и расположенная под ним столовая. Любопытно также отметить, что две гончарного изделия головы льва работы М. А. Врубеля, украшавшие прежде верею ворот нашего дома, теперь помещены на углах третьего этажа так высоко, что с трудом можно их разглядеть. К счастью, остался нетронутым фасад флигеля, исполненный по проекту Врубеля.
С 1878 г. положено было начало домашних спектаклей в нашем московском доме. Главным режиссером и постановщиком их был отец, а художественное оформление было в руках кого-нибудь из друзей-художников, главным образом, Поленова и Васнецова — из старших, Серова и Врубеля — из младших. В работах по постановке домашних спектаклей Илья Ефимович участвовал всего лишь раз и то в компании с Поленовым: на святках 1879 г. они совместно поставили живую картину “Русалка”. На сцене же исполнителем-актером Репин выступал четыре раза. Первый раз играл он Циника в трагедии А. Н. Майкова “Два мира”, поставленной 29 декабря 1879 г. Мне в этот год исполнилось только девять лет и, к сожалению, я не помню Илью Ефимовича в этой роли. Следует отметить, что в числе участников данного спектакля были Поленов, М. Н. Климентова-Муромцева, шестнадцатилетний К. С. Алексеев-Станиславский и четырнадцатилетний Серов. Вторично Репин выступал 24 июня 1881 г. в Абрамцеве, когда поставлена была комедия-шутка “Каморра”, сочиненная моим отцом. Тут уже я хорошо помню, как удачно Репин изобразил молодого русского простачка помещика Петра Ильича, попавшего в лапы веселой воровской компании и которого с пением, шутками и угрозами обирают веселые неаполитанские каморристы. Особенно удивились мы, дети, увидевши Илью Ефимовича блондином. Третий раз Репин играл 6 января 1882 г. Бермяту, ближнего боярина царя Берендея в “Снегурочке” Островского. Прекрасно помню его лукавый взгляд и характерную усмешку, столь свойственные ему в жизни и несколько необычные для недалекого (в трактовке Островского) Бермяты. Последнее его выступление на сцене состоялось 23 августа того же 1882 г. в Абрамцеве в водевиле — a propos, сочинения отца — “Веди и Мыслете”. Эта шутка была написана экспромтом по случаю помолвки Владимира Васильевича Якунчикова (“Веди”) и Марии Федоровны Мамонтовой (“Мыслете”). Острота этого веселого пустячка, очень забавившего публику, заключалась в том, что роли
Репина играл И. Е. Репин,
Поленова — В. Д. Поленов,
Васнецова — В. М. Васнецов,
Неврева — Н. В. Неврев.
Это было последним выступлением Репина на нашей домашней сцене, несмотря на то, что постановки продолжались вплоть до 1897 года.
Вот перечень наших домашних спектаклей за двадцать лет:
1) 31 декабря 1878 г. — живые картины: “Демон и Тамара” — ставил Поленов; “Жницы” и “Юдифь и Олоферн” — ставил А. В. Прахов (интересно отметить, что Олоферна изображал пятнадцатилетний К. С. Алексеев, будущий Станиславский; “Русалка” и “Апофеоз искусства” — ставил Поленов.
2) 29 декабря 1879 г.: “Два мира”, трагедия А. Н. Майкова; поставлен был последний акт. Художник — Поленов (Репин играл роль Циника, а роль молодого римского патриция — К. С. Алексеев). Живые картины: “Вальпургиева ночь” — ставил Р. С. Левицкий; “Русалка” — ставили Поленов и Репин; “Сказка” — ставил Поленов.
3) 28 декабря 1880 г. и 2 января 1881 г.: “Иосиф”, сочинение С. И. Мамонтова; художник — Поленов.
4) 24 июня 1881 г. в Абрамцеве: “Каморра”, сочинение С. И. Мамонтова.
5) 6 января 1882 г.: “Снегурочка” А. Н. Островского; художник — Васнецов.
6) 23 августа 1882 г. в Абрамцеве: “Камоэнс” В. А. Жуковского; III акт “Фауста”, опера Гуно; “Веди и Мыслете”, сочинение С. И. Мамонтова; художник — Поленов.
7) 16 января 1883 г.: “Алая Роза”, сочинение С. И. Мамонтова; художник — Поленов.
8) 20 мая 1883 г.: “Виндзорские кумушки”, опера Николаи; художник — Поленов.
9) 29 декабря 1883 г.: “Снегурочка” — повторение.
10) 7 января 1884 г.: “Алая Роза”, опера Н. С. Кроткова (на текст С. И. Мамонтова); художник — Поленов.
11) 3 января 1886 г.: “Снегурочка” — повторение.
12) 1 августа 1886 г.: “Черный Тюрбан”, сочинение С. И. Мамонтова; художники — Серов и И. С. Остроухов.
13) 4 января 1887 г.: “Иосиф” и “Черный Тюрбан” — повторение.
14) 4 января 1888 г.: “Волшебный башмачок”, сочинение С. И. Мамонтова; художник — Поленов.
15) 6 августа 1888 г. в Абрамцеве: “Женитьба” Н. В. Гоголя.
16) 1 августа 1889 г. в Абрамцеве: “Иосиф” и “Черный Тюрбан” — повторение.
17) 6 января 1890 г.: “Царь Саул”, сочинение С. И. и С. С. Мамонтовых; “Каморра” — повторение; художник — Врубель.
18) 4 января 1891 г.: “На Кавказ”, сочинение С. И. Мамонтова; художник — Поленов.
19) 6 января 1894 г. “Около искусства”, сочинение С. И. Мамонтова. Живые картины: “Христианские мученики” — ставил Поленов; “Отелло” — ставил Врубель; “Данте и Виргилий” — ставил Серов; “Русалка” — ставил Васнецов.
20) 4 января 1897 г.: “Снегурочка” — повторение.
Этим повторением “Снегурочки” закончились домашние спектакли в нашем доме. В исполнении “Снегурочки” участвовали все новые молодые силы Мамонтовского кружка, и среди них блистал лишь один бессменный “Дед Мороз” — Виктор Михайлович Васнецов. Он же заново написал все декорации для этого спектакля.
Жена Ильи Ефимовича — Вера Алексеевна — также несколько раз участвовала в спектаклях. Первый раз она изображала Рафаэля в живой картине “Апофеоз искусства”, затем Маргариту в живой картине “Вальпургиева ночь”. Партнерами ее на этот раз были: брат Станиславского В. С. Алексеев — Фауст и В. М. Васнецов — Мефистофель. Живо вспоминает об этом своем дебюте на домашних спектаклях нашего дома Васнецов: “Было это на Рождестве, — пишет он, — и, кажется чуть ли не в первый вечер нашего знакомства, я, человек в те времена очень необщительный и застенчивый, стоял уже на домашней сцене в живой картине “Видение Маргариты Фаусту” в виде Мефистофеля вместе с Владимиром Сергеевичем Алексеевым, который изображал Фауста. И ведь никто меня не принуждал к этому, а просто фигура моя показалась подходящей... и готово!” (из неизданной рукописи в архиве Т. В. Васнецовой). В “Камоэнсе” В. А. Жуковского Вера Алексеевна изображала Видение, а в “Каморре” играла роль мальчишки каморриста Пикколо. Вера Алексеевна была маленького роста миниатюрная женщина и потому очень подходила для роли мальчика.
Характера она была живого и общительного, за что пользовалась у нас, мальчиков, большой симпатией.
Вспоминается, между прочим, такой случай в Абрамцеве.
Как-то летом в Абрамцеве был организован в дубовой роще пикник. По принятому в те времена обычаю на такие сборища-пикники каждая хозяйка приносила на общую потребу какое-нибудь угощение. На этот раз Вера Алексеевна испекла какие-то особенные пирожки, которые и поступили в пользование всех участников пикника. Илья Ефимович отведал эти пирожки, они ему очень понравились, и он начал вдруг укорять свою жену, говоря: “Вот попробуй, какие вкусные пирожки, и отчего это ты никогда не можешь изготовить таких?” Помню ярко, как нас, мальчиков, это поразило и как мы возмущались его несправедливостью.
В 1895 г. отец мой издал “Хронику нашего художественного кружка”. Это книга большого формата, текст которой составляют перечень всех спектаклей, поставленных в нашем московском доме и в Абрамцеве в 1878 — 1894 гг., с именами всех участников-исполнителей, и восемь пьес, сочиненных отцом. Хроника эта иллюстрирована фототипиями с эскизов декораций и костюмов и нескольких портретов участников кружка (портреты работы Репина и Поленова). Заглавным листом книги служит фототипия с акварели Поленова, изображающей вход в “большой кабинет” нашего московского дома, в котором происходили спектакли.
В этой же Хронике помещены фототипии с двух карандашных рисунков Репина: портретов профессора М. В. Прахова и А. Г. Белопольского. Остальные фототипии изображают эскизы декораций и костюмов работы Поленова, Васнецова, Врубеля, Серова, Остроухова и А. В. Прахова. Кроме того, имеется фототипия с портрета масляными красками профессора П. А. Спиро работы Поленова.
В Хронике воспроизведены эскизы Поленова для следующих спектаклей: “Два мира” — декорация и костюмы Лезбии и Лиды; третий акт оперы “Фауст” — декорации; “Каморра” — декорация; “Волшебный башмачок” — две декорации; “На Кавказ” — две декорации; “Иосиф” — четыре декорации, из них одна с зарисовкой действующих лиц; “Алая Роза” — три декорации. Кроме того, воспроизведены: афиша к “Иосифу”, виньетка к песне Селима из “Черного Тюрбана”, портрет моего брата Андрея и зарисовка Поленова: П. А. Спиро на фортепиано аккомпанирует пению отца.
Воспроизведены следующие работы Васнецова: эскизы к четырем декорациям “Снегурочки” и 28 эскизов костюмов для нее же. Кроме того, помещена в Хронике эффектная красочная афиша к “Черному Тюрбану”. Подлинник этой афиши принадлежит музею в Абрамцеве.
Врубель представлен тремя декорациями к “Царю Саулу”, Серов — эскизом декорации к “Черному Тюрбану” и карандашной зарисовкой марширующих феррашей (из того же “Черного Тюрбана”), во главе которых он весьма похоже изобразил себя самого.
Из работ И. С. Остроухова в Хронике помещены: эскиз декорации к “Черному Тюрбану” и афиша к “Снегурочке” (подлинник ее в том же Абрамцевском музее).
Помещена в Хронике также афиша к “Алой Розе” работы А. В. Прахова. Не могу не привести текста обращения Прахова к моему отцу, с которым он передал ему эту афишу, — уж очень она характерна для настроения, царившего при постановке спектаклей Мамонтовского кружка. Вот эта записка, подлинник которой хранится в Абрамцевском музее:
16 января 1883 г.
Савве.
Друг Савва, зоилы утверждают, будто мы с тобой стареем. Вздор!!!...
Пусть стынет кровь,
Пусть локон серебрится,
Пусть юность резвая умчится,
Погаснет пылкая любовь!...
В царстве духа, в мире света,
В грезах творческого сна,
Верь мне, друг, в груди поэта
Веет вечная весна.
Адриан.
Следует напомнить, что в 1883 г. отцу моему и А. В. Прахову минуло 42 года.
* * *
Два старинных друга моего отца, два профессора: Адриан Викторович Прахов и Петр Антонович Спиро занимали видное место среди деятельных участников художественного кружка моих родителей. Их обоих я помню с самого раннего детства; отец познакомился с ними до моего рождения, с обоими был на “ты” и всю свою жизнь состоял в самых близких дружеских отношениях.
Спиро был товарищем отца по Московскому университету; в юношеские годы у них одновременно родилась горячая любовь к театру, к сценическому искусству и на этой благодатной почве расцвела дружба, продолжавшаяся до гроба. В студенческие времена они оба выступали на сцене в любительских спектаклях и однажды удостоились даже чести играть совместно с самим А. Н. Островским в его драме “Гроза”, причем автор играл Дикого, Спиро — Кулибина, а отец — Кудряша.
Кроме описанного счастливого случая оба они участвовали, совместно с А. Ф. Писемским, в только что вышедшей из-под его пера драме “Горькая судьбина”.
Об этом интересном для них знакомстве память моя сохранила лишь один яркий рассказ отца о том, как однажды, придя вместе со Спиро по поводу спектакля к Писемскому на дом, они застали его среди бела дня в костюме гоголевского Ивана Никифоровича Довгочхуна, причем А. Ф. так и беседовал с ними, оставаясь нагим.
Спиро всю свою жизнь состоял профессором медицинского факультета Новороссийского университета в Одессе, где постоянно проживал. Но свои летние каникулы он неизменно проводил у нас в Абрамцеве, откуда и берут свое начало мои воспоминания о Петре Антоновиче.
Среднего роста, слегка сутуловатый, рыжеватый блондин с круглой бородой лопатой и с лысиной, как у моего отца, во всю голову, с горбатым носом и небольшими, полными ума и огня карими глазами, в высшей степени деликатный и мягкий, приятный и ровный в обращении со всеми, Петр Антонович пользовался неизменной нашей симпатией.
В Абрамцеве он обыкновенно жил в так называемом “мужском флигеле”, под одной крышей с которым помещалась скульптурная мастерская отца. Летом Спиро носил постоянно белую блузу — фланелевую или парусиновую — в зависимости от погоды — с широким ременным поясом.
Богато одаренный, Петр Антонович обладал небольшим приятным тенором и, будучи очень музыкальным, сходился с моим отцом и в области пения. Отец в молодости попал однажды в Милан, близко познакомился там с итальянской музыкой, увлекся итальянскими певцами и брал уроки пения у миланских профессоров. Наделенный от природы недурным басом, отец даже собирался дебютировать на оперной сцене Милана, и только решительное вмешательство моего деда, проведавшего о “легкомысленных” планах сына и вызвавшего его телеграммой в Москву, удержало отца моего от карьеры оперного певца.
Но тесную связь с музыкальным миром Милана отец сохранил на всю жизнь и периодически получал от тамошней издательской фирмы Ricordi все вновь выходившие романсы, среди которых преобладали романсы модного в то время итальянского композитора Tosti. По получении очередной партии этих новых романсов отец с Петром Антоновичем усаживались в зале за фортепиано и разбирали новинки. Затем увлекались, вспоминали прежние свои любимые неаполитанские народные песенки, романсы, оперы, и без конца длились их дуэты, песни, арии...
Такие вечера — одно из самых сладких моих детских воспоминаний. Нас, мальчиков, в половине десятого вечера аккуратно и неукоснительно отправляли спать, и вот лежишь, бывало, в своей уютной кроватке рядом с братьями и засыпаешь под доносящиеся из залы бесконечно милые, льющиеся прямо в душу, звуки итальянских мелодий.
Очень любил Спиро и живопись и всегда очень интересовался манерой работы гостивших одновременно с ним в Абрамцеве художников, с большинством которых он был в самых близких приятельских отношениях. Помню, как-то однажды призывает он меня в мастерскую отца, где в это время И. С. Остроухов работал над одним из своих многочисленных пейзажей и, подведя вплотную к мольберту Ильи Семеновича, просит меня заметить и твердо запомнить, слева ли направо или наоборот — справа налево — кладет мазки своей кистью Остроухов. Зачем понадобилось Петру Антоновичу таким образом “запротоколить” манеру письма Остроухова и что хотел он этим доказать, чего добиться, — так не узнал я никогда.
Из художников, друзей отца, Спиро ближе прочих сошелся с В. Д. Поленовым и часто ездил гостить к нему на дачу в Жуковку, близ Болшева на Клязьме.
Также был он в приятельских отношениях и с И. Е. Репиным, с которым сблизился после одной из постановок в нашем доме “Снегурочки” Островского. Спиро играл царя Берендея — одну из своих удачных ролей, а Репин — близкого к царю боярина Бермяту.
Репин не раз рисовал Спиро в своих альбомах, и одна из таких зарисовок сохранилась.
В своих письмах этих лет, написанных из Абрамцева, Илья Ефимович нередко тепло вспоминает П. А. Спиро: “Тут гостит у Мамонтовых и одесский профессор Спиро, он знает Вас и Мусоргского знал и мы часто о Вас говорим с удовольствием”, — писал он 14 июня 1881 г, из Хотькова В. В. Стасову.
* * *
В Абрамцеве по почину отца велся дневник, в котором всякий желающий записывал события местной жизни. Чаще прочих писали отец, мать и А. В. Кривошеий. Тогда это был молодой человек, работавший секретарем Правления Общества Донецко-Каменноугольной железной дороги, председателем которого был отец. Рекомендовал Кривошеина отцу А. В. Прахов. Впоследствии Кривошеий перешел на казенную службу и в последние годы царского режима занимал министерские посты и был Главноуправляющим земледелия и землеустройства.
Дневник этот назывался у нас “Летописью сельца Абрамцева”.
На одной из страниц “Летописи”, — а писалась она в большой конторской книге, — записан ряд стихотворений под общим названием “Литературные городки”. Происхождение этого стихотворного цикла таково: как-то летним вечером в Абрамцеве мы, мальчики, с азартом играли в городки. Подошедшие взрослые сначала смотрели на нашу игру, приветствуя каждый ловкий удар, а затем и сами втянулись в нее, разбились на партии и приняли участие в нашей забаве. Эта игра и записана в “Летописи сельца Абрамцева”. С наступлением темноты игру в городки продолжать было нельзя, все вернулись в комнаты, но неостывший еще азарт вылился в обмене остротами и шутливыми стихами, тут же иллюстрируемыми. Так возникли “Литературные городки”.
Предваряется эта стихотворная полемика следующими строками, написанными рукою отца: “Полемика эта возникла по случаю игры в городки; было две партии: 1) А. В. Кривошеий, В. М. Васнецов, К. Д. Арцыбушев и Вока, 2) С. И. Мамонтов, И. Е. Репин, П. И. Якуб и Дрюша. Не удовольствовавшись боем на свежем воздухе, враги перенесли сражение на бумагу и в результате получились “Литературные городки”. Экспромты и горячность борцов объясняют мелкие промахи стиха и рифмы”.
К. Д. Арцыбушев — это сотрудник моего отца в его железнодорожных делах, П. И. Якуб — местный земский врач, Вока и Дрюша — сыновья Саввы Ивановича — я и мой брат Андрей. Начал литературный бой Репин под псевдонимом “Иррегулярный хорунжий”. Почему избрал он себе этот псевдоним, объяснить трудно.
Вот так треск был,
Как врагов мы побеждали,
Городки их разбивали.
А они то как со злости
Гложат кости.
Иронизируют сквозь слезы,
А куда уж —
Полно грезы —
Сдайтесь лучше.
Право, если бы не Вока,
Было б плохо.
Иррегулярный хорунжий.
Нет, ответа мне не дать,
Мне ума откуда взять?
Ведь способный генерал
Есть решительный скандал.
Генерал-майор Кривошеий.
Понаелись, видно, каши,
Как сказали тут же: Ваши.
Где, Вам, рыцари приличья,
О пирушках все твердите.
Ладно, завтра приходите,
Вздуем также — не двуличье,
Не подкопы — мы готовим Вам
Сраженье.
Иррегулярный хорунжий.
О, Вы, злые подкатители,
Нашей славы Вы гонители,
Нашей силы развратители
И плохие сочинители!
Замолчать Вы не хотите ли?
Генерал-майор Кривошеий.
Страдая слабостью желудка,
Давно ищу стряпуху:
С обеда повара мне жутко,
Есть не хватает духу.
Вдруг случай неожиданный
Поправил участь нашу —
Нам генерал невиданный
Варил на славу кашу.
Щедрин (другой)
[псевдоним С. И. Мамонтова].
Много есть стихов у нас,
Да щажу я только Вас.
И напрасен был бы труд —
Ведь лежачего не бьют.
Победоносный генерал-майор Кривошеий.
Какое самохвальство!
Но это уж нахальство!
Иррегулярный хорунжий.
Ваша каша,
Друзья наши,
Вас не вывозила.
Хоть без каши
Сила наша
Все ж Вас огорчила.
Лейб-подкатитель
[псевдоним П. И. Якуба].
О, наш враг!
Что ни шаг,
То уловка.
Все хитрили,
Сбоку били
Да катили.
Ловко!!
Новичок
[псевдоним В. М. Васнецова].
Ну, последняя строка —
Генерал утешен.
Все ж, мой друг, без мужика
Труд твой безуспешен.
Щедрин.
Ну, уж дали Вы поэта,
Что не стоит и ответа!
О, враги, за Вас мне больно!
Так кончаю я — довольно.
Тот же генерал.
Тут же на полях “Летописи” Репин и Васнецов набросали пером карикатуры на соперников. На одном листе, на верхнем рисунке изображены: впереди, около горшка с кашей, мой брат Дрюша, за ним Репин, далее Якуб и С. И. Мамонтов. На нижнем рисунке — Репин бьет по городку, рядом стоит С. И. Мамонтов. На другом листе сверху — замахнувшийся битой Кривошеий (под ним рукой Репина написано “боевой генерал”), рядом стоит с битой в руках Вока (я) и на заднем плане Арцыбушев и В. М. Васнецов. Ниже — два профиля: Арцыбушева и Якуба. Их дружбе посвящена записанная в “Летописи” стихотворная поэма “Два друга”, сочиненная Кривошеиным.
* * *
В конце 70-х годов отец построил в полукилометре от Абрамцевской усадьбы небольшой домик со службами в типе крестьянских усадеб — с крытым двором и сараем. В доме было четыре комнаты и светелка во втором этаже. У фасада дома был разбит небольшой сад с липовыми аллеями. В сад выходила терраса домика.
Построен был этот дом специально для гостивших летом семейных друзей-художников. Назывался он “Яшкин дом”. Прозвище это дано было ему потому, что моя маленькая сестренка Вера, будущая серовская “девочка с персиками”, звала его своим домом, а так как себя звала она “Яшка” — производное от “я”, — стал и дом этот “Яшкиным”.
Первым поселился в этом доме Репин и прожил в нем два лета, в течение которых писал картину “Проводы новобранца” и приступил к “Крестному ходу”. Кончил он эту картину в Хотькове, что в трех километрах от Абрамцева, где он жил на даче Ертова. Там же он начал писать картину “Не ждали”. Изображенная на этой картине комната напоминает мне одну из комнат этой дачи. Отворившая дверь ссыльному горничная написана Репиным со служившей у него в тот год девушки Нади, которую я хорошо помню.
Многие из персонажей репинских картин знакомы нам по Хотькову. Так, я отлично знал бродившего по окрестностям Хотькова и часто заходившего к нам в Абрамцево горбуна, идущего с костылем на первом плане репинской картины “Крестный ход в Курской губернии”. Знавал я и хотьковского полицейского урядника, едущего верхом в центре этой же картины.
Картину свою “Проводы новобранца” Репин тоже начал писать в Абрамцеве, и мы, конечно, прекрасно знали изображенный на этой картине двор Матвея Дмитриевича Рахмановского, крестьянина, проживавшего в соседней с Абрамцевым деревне Быково.
В Абрамцеве Репин, на моих глазах, написал несколько портретов и, между прочим, два портрета моего отца. Первый из них, входящий в состав Абрамцевского музея (на нем дата: “1878 г. 16 августа”), написан был Ильей Ефимовичем урывками, по утрам. Отец мой ежедневно уезжал в Москву с утренним семичасовым поездом и перед отъездом своим из Абрамцева он вплоть до самого последнего момента позировал Репину каких-нибудь 10 — 15 минут. На другом (1880 г.), находящемся ныне в Театральном музее им. А. А. Бахрушина, отец изображен в домашней белой блузе полулежащим на диване.
Кроме того, я хорошо помню работу Ильи Ефимовича над портретом моей матери (1879 г.) [На VI Передвижной выставке 1878 г. демонстрировался портрет Е. Г. Мамонтовой работы Репина. Так как данные о том, что Репин еще раз писал ее в тот период отсутствуют, то приходится сделать вывод, что дата на портрете Елизаветы Григорьевны — “1879” — ошибочна.], также находящимся в Абрамцевском музее, и еще одну из удачных его работ этого времени, датированную 1879 г., — портрет моей двоюродной сестры Софьи Федоровны Мамонтовой, девочки-подростка, сидящей в русском сарафане среди цветов на абрамцевской террасе.
Однажды в Абрамцеве мать моя получила от какого-то журнала — если не ошибаюсь, от “Нивы” — обычную для того времени премию подписчикам — довольно большую, размером 16х12 вершков олеографию в раме, изображавшую какую-то сентиментальную парочку малороссийских крестьян. Помню, как все взрослые, во главе с отцом, возмущались этим “произведением искусства” и как Репин взялся загладить эту неприятность и в какой-нибудь час поверх олеографии написал масляными красками с натуры стоявший в той же комнате на столе букет цветов. Этот этюд Репина находится все в том же Абрамцевском музее.
Там же находятся и скульптурные работы Репина, а именно: бюст известного хирурга Н. И. Пирогова и бюст моего отца. Последний исполнен в оригинальных условиях: одновременно занялись скульптурой Репин, В. М. Васнецов и отец, причем Репин вылепил отца, отец — Васнецова, а Васнецов — Репина. Все эти бюсты хранятся в Абрамцевском музее.
Кроме перечисленных работ, Илья Ефимович, в периоды пребывания в Абрамцеве, сделал много карандашных рисунков, по большей части портретов, которые сохранились частично в абрамцевских альбомах.
В постройке абрамцевской церкви Репин не принимал такого горячего непосредственного участия, как Васнецов и Поленов, но все же написал для ее иконостаса большой образ Спаса Нерукотворного, исполненный с необычным для церковной живописи реализмом, и небольшого размера образ Софьи, Веры, Надежды и Любови, очень трогавший нас, детей.
* * *
У нас в Абрамцеве верховая езда всегда была в большом почете. Отец мой сам ездил очень охотно и имел особого рыжего красавца-жеребца “Лиса”, на котором один только и мог ездить. Все гости, желавшие участвовать в этом полезном и веселом занятии, всегда получали в свое распоряжение верховую лошадь. В своих воспоминаниях о Серове, включенных в книгу “Далекое близкое”, Репин пишет: “В Абрамцеве у Мамонтова было много верховых лошадей; часто Савва Иванович устраивал кавалькады с гостями”. Одну из таких кавалькад запечатлел Илья Ефимович в шаржированном рисунке.
На рисунке Репина метко схвачены особенности каждого всадника. Едущий впереди почтенный профессор А. В. Прахов обладал особой посадкой: он почему-то всегда вытягивал обе ноги вперед так, что ступни их приходились на линии морды лошади — эта посадка замечена Репиным и передана на рисунке. Отец тоже схвачен удачно — он постоянно сидел на седле, как в кресле. Серов, страстный любитель лошади, естественно, увлекался также и верховой ездой; к сожалению, на рисунке не видно его лошади и его молодецкой посадки. Мой брат Сергей и наш воспитатель monsieur Tagnon, обессмертивший себя устройством цветника Абрамцевского сада “Таньонов нос”, ничем особенным в верховой езде не отличались. Едущий сзади всех Ник. Ник. Вентцель, литератор, выступавший в печати под псевдонимом “Н. Юрьин”, был неопытный ездок и изображен в хвосте кавалькады. Художник Р. С. Левицкий, близкий приятель В. Д. Поленова, не признавал верхового спорта (вероятно, из-за тучности своей фигуры) и потому не попал в число всадников: он изображен едущим на дрожках. Мать моя, никогда не ездившая верхом, очень любила участвовать в прогулках в шарабане, причем обязательно сама правила своей любимой серой маткой; так она и изображена на рисунке.
С осени 1882 г. Репин с семьей переехал в Петербург, где и основался. Наезжая изредка в Москву, он был неизменным гостем нашего дома, но в Абрамцеве летом больше не гостил, несмотря на то, что в 1890 г. семья его прожила в Яшкином доме все лето. [О том, насколько высоко Репин ценил С. И. Мамонтова, насколько считался с его мнением, свидетельствуют следующие строки репинского письма к В. А. Серову: “Какая досада! Тут были Савва Иванович с Сережей, а меня не было дома. Ведь вот народец! Сильно я просил Савву Ивановича — дайте знать накануне, черкните, когда соберетесь — ни гугу! А мне так хотелось показать ему разные свои затеи. Я люблю с ним советоваться, он ведь очень чуткий человек — артист и умница!.. Предосадно!” (Из письма Репина от 4 мая 1892 г.; см. В. Серов. Переписка, стр. 330).]