Воспоминания Д.И. Яворницкого
[ВОСПОМИНАНИЯ]
I
Об Илье Ефимовиче Репине, как художнике и как уроженце Харьковской губернии, я слыхал еще тогда, когда был студентом Харьковского университета, но видеть его мне в то время не пришлось. После окончания университетского курса я был оставлен при университете в качестве стипендиата для приготовления к профессорскому званию по кафедре русской истории. Предметом своего изучения я взял историю Запорожского казачества. Затем, в течение шести лет, я занимался тем, что несколько раз ездил на пороги Днепра; несколько раз ходил пешком на места бывших запорожских Сечей; производил в разных местах раскопки могил; везде отыскивал столетних дедов, от которых записывал повествования о жизни запорожских казаков. В одном месте, а именно, в селе Тарасовке, Екатеринославского уезда, у 85-летнего священника Котляревского я добыл знаменитое письмо, писанное запорожскими казаками турецкому султану, на толстой синей бумаге, ходившее по рукам в местной семинарии еще в то время, когда Котляревский был в ней учеником.
Возвращаясь после своих разысканий в Харьков, я читал о своих “добутках” [Находка (укр.).] публичные лекции, печатая статьи в местных газетах. Но в конце концов такие “мандрiвки” [Странствования (укр.).] мои поставлены были мне властью в великое прегрешение, и меня отставили от университета.
После этого я покинул Харьков и отправился в Петербург искать счастья в столице. В Петербурге я сразу вступил в “Товариство” помощи бедным студентам, уроженцам Украины. От главарей этого “Товариства” я узнал, что в Петербурге освободилась кафедра истории на женских курсах и что для получения этой кафедры объявлен конкурс. Я выступил на конкурсе при семи столичных конкурентах и получил кафедру, после чего стал преподавать историю в нескольких учебных заведениях. В это время я и познакомился с художником И. Е. Репиным.
Знакомство наше произошло во время так называемых “роковин” Т. Г. Шевченка [Годовщин (укр.).]. “Роковини” устраивались после панихиды в Казанском соборе, в какой-либо общественной зале, например, в зале Павловой. [Репин неоднократно принимал участие в поминках по Т. Г. Шевченко, которые ежегодно устраивались тогда в Петербурге. В частности, имеется документальное свидетельство о том, что художник присутствовал на шевченковских “роковинах” 1893 г. (См. письмо Репина к М. О. Микешину от 27 марта 1893 г. — Не издано; хранится в Русском музее).]
В первое мое посещение “роковин” Илья Ефимович сам подошел ко мне, и мы познакомились. Сидя рядом с ним, я стал расспрашивать его о родине, о родителях, о первых шагах его, как будущего художника.
В разговоре Репин признался мне, что еще несколько лет назад он начал картину, изображающую запорожских казаков, которые, собравшись на раду, пишут турецкому султану ответ на его грозный приказ покориться ему и перестать делать нападения на Крым.
— По свободе приходите ко мне, я вам покажу эскиз для будущей картины.
— С великою охотою.
В первое же воскресенье после моего знакомства с Репиным я уже был у него. Он сразу ввел меня в свою мастерскую. Я глянул на тот эскиз и сразу, так-таки сразу, и захохотал. Стою и заливаюсь смехом, отойду и хохочу. Стою, стою, отойду от эскиза — и снова к нему...
И так несколько раз.
— Так беритесь же, дорогой Илья Ефимович, за большую картину!
— Давно взялся бы, но для картины мне недостает многого, да кроме того я, признаться, боялся вашей критики.
— Да что вы! Я весь и во всякое время к вашим услугам — и сам лично и всеми предметами моей коллекции запорожских древностей.
После этого я стал бывать у Репина каждое воскресенье, а он у меня вечером в субботу, когда у меня собиралась столичная украинская молодежь — художники, певцы, музыканты, артисты. Такие субботники я называл “збiговищами”, каковое название так понравилось моим землякам, что из столицы оно пошло в Полтаву, Харьков и даже Киев.
Картина была начата. [К работе над большим полотном Репин, по всем данным, приступил еще в 1880 г., так что в 1887 г. — в год знакомства с Д. И. Эварницким — “начать картину” он не мог.]
К услугам Репина была вся моя коллекция, которую я перевез из Харькова в Петербург: оружие, жупаны, “сапьянцi” (сафьяновые сапоги), “люльки-носогрiйки”, “люльки-обчiськи”, т. е. люльки товарищеские с чубуками в три аршина длины, которые запорожцы раскуривали, лежа на животах, графин выкопанный с “горiлкою” в могиле на кладбище близ места бывшей Запорожской Сечи, даже череп запорожца, с молодыми, крепкими зубами, выкопанный там же.
Картина писалась не один и не два, даже не три года. Появлялись одна за другой разные фигуры запорожцев, видные, могучие, казалось совсем хороши. Но художник находил, что их надо “немного тронуть кистью”. Тронет, — и перед нами совсем другие типы. Вот уже и вся картина готова. Внизу, в самом углу, с левой стороны, сидит на земле по-турецки пресимпатичный хлопчик, лет 7 — 8; малый джура, т. е. оруженосец, с чубиком на бритой голове, с открытым от смеха ртом, в котором блестят мелкие, густые зубки. [Оканчивая картину, Репин записал эту фигуру. Сохранился этюд 1889 г., изображающий “хлопчика”; позировал для него сын художника — Юра (воспроизведение этюда см. во втором томе монографии И. Грабаря, стр. 80).] Он набивает тютюном трубки для казаков и хохочет, хохочет весь, детским, чистым, милым смехом, улавливая ухом те “гострi приклади”, которыми запорожцы-рыцари угощают турецкого султана: “козолуп, рiзницька собака, кобиляча с...а, нашего бога дурень”. Выше мальчика сидит на обрубке дерева бравый казак с черными, длинными усами с “довгим оселедцем” (чубом) заложенным за ухо. Он положил огромный кулачище на спину казака, сидящего у стола без сорочки. [Вот что сообщил Эварницкий об этом персонаже в 1912 г. в беседе с журналистом: “Налево около стола сидит затылком к зрителю приятель художника и Д. И. Яворницкого — прославленный пьяница-гуляка Б., сидит он без сорочки, в одних штанах. Это потому, что он играл в карты, которые раскиданы по столу, а если у запорожцев играли в карты, то чтоб не было шулерства и некуда было припрятать карты, сбрасывали сорочку (но не штаны, ибо это было бы для “лыцаря” срам и великое бесчестие)”; см. “Як писал Репiн своiх “Запорожцiв”. З оповiдання Д. I. Яворницького. — “Днiпровi хвилi” (Екатеринослав) 1912, № 7, от 5 февраля, стр. 109 — 110.] Это художник Я. Ф. Ционглинский. За Ционглинским стоит молодой красавец с благородными, тонкими чертами лица и как-то “по-панськи” смеется. Это внучатый племянник знаменитого композитора М. И. Глинки. [В черновиках воспоминаний Эварницкого, хранящихся в его семье в Днепропетровске, указано, что Глинка был “женат на дочери профессора А. И. Рубця”. Для этой фигуры Репину позировал также и А. В. Жиркевич; см. записи в его дневнике от 15 и 17 марта 1890 г.] За Глинкою стоит казарлюга, высокий, черный, с лоснящимся, как у негра, лицом и с повязкой на раненном в бою лбу. Это известный в Одессе художник, силач Н. Д. Кузнецов.
За Кузнецовым рыжий, как огонь, кацап Никишка, кучер В. В. Тарновского, с недостающим зубом в верхней челюсти: у щербатого самый ядовитый смех.
За Никишкой выглядывает лицо студента-татарина, которому художник “запозичив” белые, густые, крепкие зубы запорожского черепа, вырытого на кладбище, близ Сечи.
Впереди, правее студента-татарина, возвышается высокая грузная фигура в красном жупане, в барашковой шапке и с саблею сбоку. Это профессор петербургской консерватории А. И. Рубець. [Рядом с фигурой, написанной с А. И. Рубця, стоит худой высокий старик с хмурым лицом в меховой шапке; для этой фигуры Репину позировал артист Ф. И. Стравинский.]
За спиной Рубця стояло такое пузило, с таким выпяченным вперед “черевом”, что, глядя на него, виделось не написанное чрево, а живое, натуральное, будто оно все движется. Но потом это пузило было снято с картины [Голову этого хохочущего запорожца Репин, прежде чем уничтожить ее на картине, скопировал. Вот что пишет Стасов об этой фигуре в статье, посвященной первой персональной выставке Репина: “Признаюсь, из всей картины, из всех ее мужественных глубоких красот, меня всегда более поражали две фигуры”. Первая — это фигура, изображающая Сирко. “Другая фигура стояла с ним рядом, — пишет дальше Стасов. — Этот казак, в красной с золотом шапочке, ...тоже запрокидывал голову назад и хохотал, подняв руку локтем кверху над головой, и обнаружив в открытом рту ряд крепких сверкающих белизной зубов. Этот казак был такое же совершенство, как и предыдущий. Он ни на единую иоту не уступал тому. И однако-же — вот сущее несчастье! — художник рассудил, что он лишний, что он “повторение”, что его не надо в картине — и он стер его вон, заменил его той фигурой во весь рост, спиной к нам, которая стоит в правом углу в длинном белом зипуне. Общее красочное пятно в картине, и так несравненное по красоте, много, очень много выиграло, но той чудной фигуры выразительной и характерной уже более нет, и это громадная потеря. От того казака осталась только копия по грудь, которую Репин написал перед уничтожением всей фигуры по настоятельным просьбам своих друзей и искренних почитателей. Эта копия висит на выставке рядом с самой картиной, направо” (см. В. Стасов. “Вот наши строгие ценители и судьи!” — “Северный вестник” 1892, № 1, стр. 101). — Ныне этюд хранится в Стокгольме, в собрании М. Монсона (воспроизведение см. во втором томе монографии И. Грабаря, стр. 79).] и вместо него поставлена другая фигура, спиной к зрителю, в сером кобеняке, с так называемой “богородицею” на спине, с открытой бритой головой и с чубом, поднятым кверху. Фигура занимает много места, но она какая-то деревянная, безжизненная.
Впереди А. И. Рубця сидит “славетиий кошовий отаман всього запорiзького вiйска” Иван Сирко с демоническим выражением глаз, с люлькой во рту и в шапке, крытой черным сукном и подбитой серым барашком с разрезом спереди. Сирко — непобедимый герой, заклятый враг мусульман. Он часто разгуливал на чайках со своими казаками по Черному морю, не раз “досягал” до самого Царьграда и такого пускал туда дыму, что султану чихалось, точно он понюхал “табаки з тертим склом”. За Сирка на картине сошел очень популярный генерал, острослов и весельчак М. И. Драгомиров.
Далее высовывается вперед типичное лицо бурсака, не вынесшего в старой, теперь уже покойной, бурсе субботних лоз и бежавшего за пороги Днепра. У него ни усов, ни чуприны на голове нет; черные густые волосы “пiдстрижени пiд макiтерку”. [При такой стрижке на голову надевался горшок (макитра) и по нему подстригались волосы.] Это художник П. Д. Мартынович, уроженец Полтавской губернии. [Для фигуры семинариста позировал также Б. А. Градовский, сын известного публициста, “с длинным мефистофельским лицом, огромным носом и губами”; см. записи в дневнике А. В. Жиркевича от 10 марта и 15 августа 1890 г.]
А вот к голове Мартыновича прислонил свою голову казак в высокой черной шапке, наподобие той, что носил гетман Сагайдачный. Он худощав, лицо довольно поношено, смотрит угрюмо; он как-то мало реагирует на те эпитеты, которые “прикладае товариство” турецкому султану. Это В. В. Тарновский, известный коллекционер казацко-украинских древностей, обладатель прекрасной Каченовки, Черниговской губернии, в которой бывали Гоголь, Шевченко, Костомаров, Глинка и сам Репин.
Рядом с Тарновским — дiдок с усами, низко “пiдчекриженними”, сухощавый, сморщенный, совершенно без зубов и с таким широко раскрытым ртом, что в него можно тачкою въехать. В такой рот дiдок направляет люльку, какой при случае можно и череп растрощить. Он весь, с ног до головы, заливается смехом. От такого смеха у него и глаза совсем закрылись. Он написан на пристани возле города Александровска, теперешнего Запорожья.
Картина еще не была окончена, как вдруг ко мне явился Репин. Помню, это было перед Рождеством. Стояли холода.
— А я к вам!
— А что случилось?
— Едем ко мне! Я хочу вас посадить на картине за писаря.
— Илья Ефимович, я не люблю выставлять себя нигде напоказ.
— Ну нет! Я от вас не отстану! Кому же быть писарем, как не вам?
Я долго упирался, но под конец согласился и мы поехали вместе. Мастерская Ильи Ефимовича в то время была на четвертом этаже, под стеклянной крышей. Когда мы вошли в мастерскую, Илья Ефимович посмотрел на меня и сказал:
— Что это вы так мрачно выглядите?
— По дороге промерз.
Тогда он вышел в соседнюю комнату, вынес оттуда какой-то иллюстрированный журнал с карикатурами и бросил его на стол передо мною. Я взглянул на какую-то карикатуру и улыбнулся.
— Стой, стой! Вот этот-то взгляд мне и нужен!
Не прошло и часа, как на картине я уже сидел у стола — за писаря... [Один из вопросов, посланных Сергеем Эрнстом в 1925 г. И. Е. Репину, гласил: “Кто позировал для главных персонажей “Запорожцев”?” Престарелый художник мог вспомнить лишь следующих лиц: “Для “Запорожцев” позировали: профессор-историк Харьковского университета Д. И. Яворницкий (для писаря), В. В. Тарновский (для судьи), для есаула артист Стравинский”.] Но на картине оставалось еще одно свободное место — у стола, против писаря.
На это место нужно было посадить особу лицом к писарю, а спиной и затылком к публике. Нужно же выбрать затылок не абы какой.
— Вы знаете, кто может быть пригоден для такого места?
— А кто?
— Георгий Петрович Алексеев. Когда он был у вас, — вы помните? — так я к нему хорошо присмотрелся. Сам низкий, плотный, голова большая, лысая, а затылок такой, что нужны века, чтобы создать такой затылок. Попросите его, чтобы он позволил мне зарисовать его спину и затылок.
Георгий Петрович Алексеев, бывший екатеринославский губернский предводитель дворянства, любитель старины, летом обычно жил в своем имении в Екатеринославской губернии, а зимой — в Петербурге и бывал часто у меня, а я у него. [Г. П. Алексеев — известный нумизмат и владелец богатейшей коллекции предметов казацкой старины; в своем имении, в Котовке, он производил археологические раскопки. Состоял в чине обер-гофмейстера царского двора.]
— Когда вы увидите Алексеева?
— Могу хоть и завтра.
— Так пожалуйста! Я готов написать ему бесплатно его портрет, лишь бы он позволил мне зарисовать для картины его затылок.
Я попрощался с Ильей Ефимовичем и уехал к себе на Сергиевскую. На Сергиевской же улице, близ меня, жил с семьей и Алексеев.
Когда я на следующий день сказал Алексееву о просьбе Репина, он наотрез отказал:
— Что это, на посмешку будущему поколению? Нет!
Я поспешил увидеться с Репиным и сообщить ему об этом ответе. Он все-таки настаивал, чтобы я упросил Алексеева.
— Да устройте как-нибудь! Неужели вы, при вашей находчивости, не придумаете, как это сделать?
— Ага, разве вот как: соблазнить его древними монетами. Я сделаю так, что Георгий Петрович пригласит нас к себе на завтрак. После завтрака мы пойдем втроем в кабинет, я вытащу из кармана несколько древних монет и мы начнем их рассматривать в лупу, а вы сядьте за спиной и тихонько занесите в свою книжечку его трехэтажный затылок бесплатно.
Так мы и сделали.
Из квартиры Алексеева мы вышли вместе.
— Скажите, из какой фамилии супруга Георгия Петровича?
— Она француженка, урожденная графиня Ла-Героньер, даже состоит в родстве с императорской фамилией Наполеона.
— Ведь вот же: какой интерес представляет для нее то, чем занимается ее муж? Там старая, битая посуда, полуистертая медная монета или каменная печатка? А вы смотрите, с каким вниманием и любовью она относится к тому, что интересует ее мужа.
Мы попрощались и разошлись.
Молва о том, что Репин пишет картину “Запорожцы, сочиняющие письмо к турецкому султану”, дошла до Москвы. По личным своим делам из Москвы в Петербург приехал известный историк Д. И. Иловайский, и между прочим зашел ко мне порасспросить кое-что о днепровских порогах.
— У нас в Москве говорят, что Репин пишет большую картину “Запорожцы” при ваших указаниях, как историка Запорожья. Очень хотелось бы посмотреть. Говорят, уж очень хороша.
— Так за чем же дело стало? Я дам вам адрес его, а вы и посмотрите картину.
— Да я с ним незнаком.
— Вот еще какая беда! Он человек простой. Ну, да пожалуй, поедемте к нему вместе. Кстати, я уже давно у него не был.
Мы отправились.
Когда я вошел в мастерскую и взглянул на картину, то первое, что я на ней заметил, это отсутствие того хлопчика, который прежде сидел внизу картины и готовил казакам люльки. Я тихо сказал об этом Иловайскому и выразил свое сожаление.
— Ну, знаете, неделикатно нам делать указания художнику. Это его дело, — ответил мне также тихо Иловайский.
После этого Репин еще не раз “трогал кистью”, как он выражался, то одну, то другую фигуру на картине. [По этому поводу художник И. С. Куликов, ученик Репина, сохранил любопытное свидетельство В. В. Матэ, выполнявшего гравюру с “Запорожцев”: “Картина “Запорожцы” писалась долго и не на одном холсте и в разных вариантах. Гравер Матэ рассказывал, что когда он работал гравюру с нее, то приходилось часто изменять награвированное, так как Илья Ефимович непрерывно переделывал написанное. “Сегодня награвируешь, а завтра, смотришь, все это переписано в картине”. Работал подолгу, не отрываясь от холста, и морил себя голодом”. — Из неизданных воспоминаний И. С. Куликова о Репине, хранящихся в Доме-музее И. С. Куликова в Муроме.]
Кроме главной большой картины, Репин одновременно писал и вариант несколько меньшего размера. На варианте нету многих фигур, имеющихся на самой картине, но зато есть другие типы. Писарь на варианте тот же, но он уже довольно пожилой, пишет в “окулярах” (очках), у него одно гусиное перо в руке, а другое, про запас, за правым ухом. Без сорочки сидит не один казак, а двое, из коих у того, что сидит у стола, под рукой видна кобза, на поясе, кроме сорочки, висит ложка, а в руке большая люлька. Отсутствуют фигуры казаков: того, что стоит на картине в кобеняке, спиной к зрителю; нет также кошевого Сирка, казака с повязкою на лбу (Кузнецова), казака бурсака (Мартыновича). Казак в шапке Сагайдачного (Тарновский) на варианте написан выразительнее того, что на картине: он сидит с открытой головой, лысый, глаза “пильно” [Внимательно (укр.).] направлены к столу, он весь проникнут вниманием. Тут про него можно сказать так, как говорит давняя казацкая дума про Ноя: “Рече Господь святим духом, а Ной слухав своїм вухом”. На варианте слева первым сидит красивый казак-татарин с прекрасными зубами (написанными с запорожского черепа).
День 26 октября 1892 г. был одним из счастливых дней для Репина. Я был в то время в Царском Селе, куда Репин написал мне следующее: “Дорогой Дмитрий Иванович! “Запорожцев” моих третьего дня купил царь. Ура! 1892 г. 26 октября”. [Среди писем Репина к Эварницкому, находящихся в Третьяковской галерее, сохранился оригинал этой записки. Вот как в действительности выглядит ее подлинный текст, произвольна препарированный Эварницким в его воспоминаниях (дата записки, неточно им указанная, устанавливается нами по почтовому штемпелю):
[6 января 1892 г.]
Дорогой Дмитрий Иванович,
Склад фотографий и большой выбор у Кавоса, Спб., Кирочная 18, дом Кавоса (Евгений Цезаревич). Там разных размеров имеется — выберите. К нему удобнее по вечерам, днем он на службе.
Ваш И. Репин.
“Запорожцев” моих третьего дня купил царь. Ура!
Речь в записке идет о фотографиях с картины “Запорожцы”, которую Репин впервые демонстрировал на своей первой персональной выставке в ноябре 1891 г.]
1 | 2 | 3 | 4 | 5
 В. А. Серов. Пиратка. Этюд 1886 е. |  Иллюстрация к рассказу Толстого «Чем люди живы». |  М.В. Якунчикова |