Письменная переписка с Веревкиной 1894 года

16/4 марта [18]94.

Палермо.

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Вероятно Вы совсем забыли, что есть некий человек, который очень интересуется талантливыми людьми, подвизающимися у нас в искусстве. О Вас ему очень интересно было бы кое-что узнать от Вас самих. О Ваших успехах, работах, удачах и неудачах.

М[арианна] В[ладимировна] Веревкина писала мне однажды, что была поражена до зависти Вашими композициями. Я просил Вас, кажется, написать мне в Вену или в Мюнхен, но нигде по сие время не было ни строчки от Вас. Скажите, отчего вдруг Вы так отвернулись от человека, которому Вы так интересны, как талант выдающийся? Теперь, пожалуй, осмеянный всей буренинской кликой, я уж не смею и пищать; но большая половина моего путешествия, кажется, ничем не подавала повода к такому скорому забытью. Но не примите слишком всерьез этих моих жалких слов.

Я очень хорошо и просто понимаю, что Вам скучно было писать, неинтересно, и Вы не писали. Вот теперь я и прошу Вас: напишите что-нибудь о себе и обо всем, что Вас занимает теперь и занимало всю зиму.

Каково идет в академии вообще и у Вас в особенности? Каковы выставки: академическая, передвижная? Встретили ли Вы что-нибудь или кого-нибудь особенно интересного в нашем художественном мирке? Рисовали ли Вы по вечерам у г. Кавос [Екатерина Сергеевна Зарудная-Кавос (1862 — 1917) — художница, организовавшая в своей мастерской занятия по живописи и рисованию для ограниченного круга друзей, среди которых было большинство известных петербургских художников и куда обычно приезжал Репин. П. М. Третьяков приобрел для своей галереи написанный ею портрет историка К. Н. Бестужева-Рюмина.], куда я не мог попасть перед отъездом (о чем Вам отвечал (простите) такой плохенькой запиской — впопыхах)? Видели ли Вы картину “Евреи” Веревкиной и как ее находите? Вот сколько вопросов!

О себе теперь. Я очень много видел интересного; много думал горького. И, кажется, начал бы учиться снова, если бы не было поздно и если бы, вообще, человек мог сделать то, что он хочет. Увы, он делает только то, что может. Несчастны те, у кого требования выше средств — нет гармонии — нет счастья.

Грустно думать, что переваливает уже по ту сторону жизни, где встретится уже не весна с розовыми цветами миндалей, как теперь, в Италии, а жесткие, холодные бури, серое небо со скупыми просветами, да железные удила в виде рефлексов горького опыта.

Опять жалкие слова; это после вчерашней морской качки, простите за это настроение дождливой и ветреной погоды на острове. Пройдет. Зальет опять все белым блеском южное солнце. Кипучая жизнь, пальмы и цветы, цветы! Какая масса теперь флёр д’оранжа! Какая свежесть!

И. Репин.

Если раздобритесь, черкните мне в Рим. Я буду там недели через две. Roma, Poste-restante. Е. Repin.

26 июля [1894 г.]

Здравнево.

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Благодарю Вас за Ваше любезное поздравление. Вы не забыли. Это доказывает Ваше нерусское происхождение. А я, как истинно русский человек, непременно все перепутаю, не поспею вовремя, и уж вперед прошу прощения за неаккуратность [в исполнении] обычаев, — забуду. И эти, даже самые лучшие обычаи, на хороших побуждениях сердца основанные, возбуждают во мне тоску, неловкость и даже скуку. Так очевидны неискренность и вынужденная обязательность. Конечно, бывают и горячие, радостные поздравления. Как все на нашей планете двойственно и противуположно. Везде есть свет и тень у нас. Вероятно, на тех планетах, которые освещаются двумя-тремя солнцами, нет этого горького недостатка; вероятно, там все идет идеально хорошо. Полное здоровье, равенство и счастие на всех порах жизни. Даже самая смерть совершается так трогательно, так полно глубокого значения, что кажется умирающему самой счастливой минутой долгой безболезненной жизни. А любовь?

Можно ли выразить то цельное счастие, которое переживают те, в 1000 раз совершеннее нас, существа!.. У нас все с тенями, все наполовину. Мы половину жизни спим, половину во тьме. Все у нас на контрастах. За высочайшими побуждениями мысли следуют самые ничтожные. За идеальными порывами любви ползут материальные грязные страсти.

И настоящие, истые сыны и дочери земли должны все это любить и переживать. Я думаю, что составляют исключения только семена, попавшие к нам с других планет, более совершенных, — их тянет туда, в лучший мир, а большинство земных давно решило, что “счастие есть свинство”...

Что значит писать коротко! Я вижу, что о моей мастерской и камине у Вас нарисовалось что-то такое роскошное, чего здесь и во сне не снилось. Романский камин. Это самый примитивный, вроде тех, какие я видел в Нормандии в крестьянских домах. В глубине вделаны даже железные крючья для копчения ветчины. А лестница тоже — необходимое соединение с маленькой комнатой и балконами. Вообще все здесь будет самое простое, деревянное, — впрочем, камин кирпичный, штукатуренный просто, без изразцов. Даже мебель самую простую мне сделает плотник из ольхового дерева.

Однако постройка моя затянулась. А теперь здесь горячая пора. Только что кончили сенокос, подоспела жатва. Работают солдаты, так как окрестные крестьяне убирают свое [сено]. Все лето, одно за другим, идет здесь серьезное, реальное дело. И, как все самое нужное у нас на земле, оплачивается ничтожной платой! Опять противоречие, — все, что не нужно, без чего обходится огромное большинство, стоит дорого, дороже жизни часто.

Дневник Башкирцевой я читал только местами, по-моему, это была исключительная натура, конечно недюжинная. Дерзость, отвага, самомнение в юные годы сопровождали многих гениальных людей. Она умерла так молода. А при такой кипучей идеями голове она, конечно, пошла бы гораздо дальше своего ментора Бастьена [Лепажа], тот был хороший мастер, но посредственный художник.

Смените гнев на милость. Собаки у меня только дворняжки. Зимой я непременно буду жить в городе. Как истый сын Земли, я люблю все ее контрасты и не могу долго увлекаться одной стороной. И теперь уже меня тянет из полезного тучного лона природы в город, в мир идей и ненужных драгоценностей, для меня они уже дороже всего.

И. Репин.

Я не знаю, что Вам рекомендовать читать. Из Ваших писем видно, что Вы много читали и имеете общение с культурными умственно людьми. Едва ли Вы, говоря искренно, нуждаетесь в моем совете в этом деле.

16 августа 1894.

Здравнево.

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Вы меня очень порадовали Вашим фотографическим портретом. В общем вышло мило, художественно; жаль, фигура совсем не Ваша; неужели у Вас теперь такая короткая и толстая талия? Это, вероятно, от гамака, да от размышления “о бессмертии души рябчика”. Нет, это благодатный климат Малороссии; но Вы мало загорели и даже, напротив, очень побелели, как трава под спудом.

Простите, что не могу теперь отплатить Вам своим изображением. Я так рад, что во все лето ни разу не ездил в Витебск и не видел фотографических заведений. Еще и по другой причине не мог бы исполнить Вашей просьбы — у меня теперь прическа если не очень близко напоминает Авессалома, то уж совсем похожа на шевелюру деревенского попа. И я, кажется, на этой внешности уже остановлюсь теперь. Если придется умирать, то я в таком виде буду больше подходить к типу русского художника.

Короткое и дождливое лето кончается: скоро возвращаться к серьезным занятиям. Мне теперь часто делается жутко при мысли о новой официальной преподавательской пробе. Боюсь, что я не выдержу, брошу и убегу. Кажется, это очень трудно на практике. Перед отъездом сюда я был в мастерской конкурентов и, за немногими исключениями, вынес отрицательное впечатление. Едва ли даже можно спеться с певцами, певшими другую оперу, по другой методе. Надежды — на новых, кот[орые] будут приняты и ведены нами.

Опасно постареть душевно и не угадать нового движения эстетической жизни молодого поколения. Вот где и начнется разлад, антипатия и антагонизм. И это так возможно. Тогда сюда — свиней пасти, у этих традиции крепки и неизменны, как жизнь животная.

Скоро ли Вы в Петербург? Скоро ли я увижу ваши черные глаза, полные жизни и таланта?

И. Репин.

О Веревкиной и Явленском [Алексей Георгиевич Явленский — художник, недолго учившийся в Петербургской Академии художеств. В 1896 г. переехал в Мюнхен, где поступил в школу Антона Ашбе. Некоторое время он учился у Ашбе вместе со своей женой — М. В. Веревкиной. Позднее он разошелся с ней и переехал в Дессау — центр немецких художников-формалистов. Обладая недюжинным живописным талантом, он всегда кому-нибудь подражал: сперва Уистлеру, а позднее, попеременно — Клоду Монэ, Ван Гогу, Сезанну, Матиссу и Пикассо.] до сих пор не имею никакого известия. Адрес Мар[ианны] Владимировны [Веревкиной]: Двинск, Уцяны, им[ение] “Благодать”.

[Сентябрь 1894 г.

Здравнево.]

Поздравляю Вас, многоуважаемая Вера Васильевна, с днем Вашего Ангела. Я готовлюсь к отъезду, укладываюсь. Так неприятно покидать этот глухой уголок. Я здесь так под конец свыкся со своим одиночеством, что мне кажется, ничего другого и нет на земле. Куда еще? Зачем? Здесь так хорошо, здорово, примитивно. И погода стоит чудесная: упоительный воздух, животворно-зажигающая вода в Двине, вкусные фрукты и овощи... Все это животное наслаждение? Есть и феерия: уже ночи четыре ни на минуту не прекращает своих декораций луна. Голубоватым светом заливает поля, эффектными до фантастичности делает леса. Блестит и искрится бриллиантами на порогах реки. И совсем фееричным электричеством бликует нашу башню, — она кажется восточной — из 1001-й ночи. Простите, в чтении, я думаю, это до глупости сентиментально выходит.

Ах, да. Вы просили повторить [недошедшее] письмо — не могу. Я даже скопировать ничего не могу своего — мне все мое кажется так плохо, что повторять — глупо. Особенно в последнем письме было, кажется, много идейного экстаза; а уж это повторять!..

Желаю Вам полнейшего успеха во всем, от души и совсем искренно, преданно, бескорыстно.

И. Репин.

Вероятно, на короткое время я заеду к Веревкиной, близ Двинска.

[1894 г. Петербург.]

Дорогая Вера Васильевна.

Успокойтесь. Мне просто совестно стало, что я в последнее Ваше посещение меня наговорил Вам много неприятностей. Я хотел загладить неприятное впечатление и потому бросил все дела и поехал к Вам, надеясь Вас наверно застать дома...

Мне, как неверному Фоме, представляется Ваш легкомысленный характер художницы — бросить Ваш день и уехать в гости!..

Сегодня я не свободен и в четверг едва ли могу попасть к Любовицким. Ну, да авось увидимся. А если и не увидимся то, может быть, и к лучшему.

Пожалуйста, не сердитесь на меня, я люблю Вас за Вашу талантливость и искренно желаю Вам всякого добра.

И. Репин.

Среда. [1894 г.]

Многоуважаемая Вера Васильевна.

О принятии Вас сделано. В пятницу начнут с утра.

Сегодня я еду к Любовицким; здесь Е. В. Лаврова, желает повидаться; увижу там и Map. Влад. Я намеревался в Кружок, но не удастся.

И. Репин.

[1894 г. Петербург.]

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Сегодня я, к огорчению, не могу быть у Кавос (Влад. Соловьев читает у бар. Икскуль свое сочинение сегодня — интересно послушать).

Завтра я буду дома; у меня сеанс с кн. Волконского С. М.; но Вы не помешаете, если приедете к 3-м часам.

И. Репин.

[1894 г. Петербург.]

Многоуважаемая Вера Васильевна.

Не найдется ли у Вас завтра одного часа для сеанса. Необходимо дополнить тушевку лица и уменьшить немножко корпус против головы.

Без этого ни Вам, ни на выставку я не могу пустить портрета — его придется уничтожить. Завтра — вторник — буду ждать Вас от 5 до 7 час.

Искренно уважающий Вас И. Репин.

Пятница. [1894 г. Петербург.]

Дорогая Вера Васильевна.

Спасибо Вам за Ваше милое письмо, в нем много глубины и чувства. Надеюсь, я не употреблю во зло Ваше дружеское расположение ко мне и, как могу, буду ценить его.

Вместе с этим письмом я пишу д-ру Павлову. Он, наверно, к Вам приедет, и Вы, будьте паинька, примите его. Пожалуйста, ничего ему не платите, у меня с ним есть счеты и мы сквитаемся. А с Вами я со временем поменяюсь этюдами, и мы также сочтемся и с Вами.

Искренно преданный Вам И. Репин.

Я располагал быть у Вас на сеансе сегодня; а Вы пишете завтра. Завтра я не свободен — до другого раза.