Печать императора
1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|12|13|14|15|16
VIII
Ему передали мой паспорт. Он грамотно прочитал его, но, вероятно, быстрее, чем способно ухватить ухо простолюдина.
— А это что же за печать такая? — ткнул большим черным пальцем ближайший мужик в мой паспорт у писаря.
— А это: “Печать императорской Академии художеств...” — прочел казенно писарь, поворачивая круг.
Эффект вышел, превзошедший все мои желания. Толпа вдруг замерла и попятилась назад; тихо, инстинктивно стали бойцы-дерзилы затасовываться друг за дружку.
Как будто даже все лица вдруг потемнели; глаза уже смотрели или в землю, или вбок куда-то с явным намерением скрыться.
— Императорская печать... императорская печать... слышь... ты? — как-то шуршало в толпе и, расходясь, таяло вместе с ней.
А вон, кстати, и наши: Макаров, Васильев и мой брат возвращались домой...
— Это что! Э-э-э... это что? — уже паясничал Васильев издали.
— Что? Им паспорта? Вишь начальство!
Сейчас же к писарю:
— Зайдите к нам, мы вам всё подробно объясним, кто мы, а вы уж, пожалуйста, вразумите этих чудаков...
— Ну, что вы, ребята? — обратился Васильев к мужикам. — Ведь мы не краденые: целое лето будем жить у вас; справиться о нас у начальства в Петербурге можете. Ну, марш по домам; вишь ярмарку какую устроили, — весело командует Васильев. — Как они вас притиснули!
— Айдате, братцы, ужин варить, — уже обратился он к нам. — Ну, Василий Ефимович, доставайте-ка спиртовку, макароны, смоленскую крупу; это нам не Ставрополь: тут, я думаю, никто не умеет готовить... А есть как хочется!
— Кроме молока, можно ли тут чего-нибудь достать на приварок? — обратился Васильев к бабам.
— Да, чай, можно; где же, чай, нет; вестимо, можно, только это уж завтра: рыбаки стерлядки принесут. Когда же, чай, нет? Слава богу, у нас все есть, — поясняют бабы.
— А!.. Стерляди!.. Стерляжью уху будем варить, вот так фунт! — восхищается Васильев.
И мы стали варить макароны. Принесли молоко, черный хлеб и так далее. Мы досыта нахватались, стало темнеть, и захотелось спать. Меня долго ночью одолевали кошмары. А тут еще: матрацев никаких, скамейка твердая, узкая; я накрыл ее чем мог — куском тонкой шелковой восточной материи да простыней, — больше нечем. Жестко было сначала, но в течение лета я привык к этому жесткому ложу. (А вот попробовал было теперь, два года назад, так не выдержал: бока разболелись! Никакой возможности не стало терпеть, и бросил.)
Писарь стал предлагать разные услуги, но нам он не внушал ни дружбы, ни симпатии, и мы отказались.
— А вот что, братцы, надо нам собрать белье и отдать перемыть...
Собрали, записали, отдали. И что же оказалось? Через неделю, когда нам принесли хозяйские бабы наше белье, мы в недоумении робко взглянули на него и только вздохнули... Бабам промолчали, конечно: дешево, но полезли доставать уже брошенное прежде в грязное — оно оказалось чище вымытого. Вымытое бабами было цвета кофейного крема, и все в мелких морщинах. Оно даже катано не было, а сложено кое-как. Едва разобрали, которое чье... Решаем возить в Самару и там отдавать белье в стирку.
Самара от Ширяева всего пятнадцать верст: только обогнуть Самарскую луку, после Царевщины, за Козьими Рожками, а там скоро и Самара видна. И мы в продолжение лета часто ездили туда за покупками консервов, сушек, чаю, сахару и всего, что требовалось. Все это брали мы в магазине Санина.
Сложилось как-то так, что к вечеру, убирая кисти, палитры и прочее, мы всегда что-нибудь напевали. У Васильева был довольно звучный тенор, я подхватывал вторить, брат выводил высокие вариации на флейте; только Макаров, как истинный барин, в совершенстве оправдывал замечание Тургенева: “Нефальшиво поющего русского барина мы еще не встречали”. Но Макаров умно держался: никогда не открывал рта для пения.
Особенно прижилась к нам песенка-романс “Поле росится”.
— Посмотрите, — сказал кто-то, случайно взглянув в окно, — посмотрите!
Перед нашими окнами стояла уже порядочная кучка людей.
— А что, нравится? Хорошо мы поем? — спрашивает Васильев.
— А когда же, чай, нет, — отвечает мужик, — больно гоже. А что это, дозвольте спросить, ваше благородие, молитва такая? Вы какой веры будете?
— Что ты, что ты, какая же это молитва? Просто песенка.
— Гоже, гоже; а мы думаем: словно как в церкви поют. Известно, что мы знаем?
К этому заключению привело ширяевцев петое нами “Коль славен” и “По небу полуночи ангел летел”.
1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|12|13|14|15|16