А. М. КОМАШКА
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6
VI. РЕПИН В 1917 — 1918 гг.
В 1917 г., когда я находился в армии, наше общение с Ильей Ефимовичем поддерживалось самой оживленной перепиской. У меня скопилась пачка репинских писем; как самую большую свою драгоценность я в сохранности привез ее из армии в Пенаты в конце 1917 г., там она и осталась. Мне неизвестна судьба этих писем, между тем они заключали в себе не только высказывания Репина об искусстве, но и свидетельства о его патриотических чувствах, об отношении к событиям того времени. Но вот недавно обнаружились две записки Репина ко мне, как раз 1917 г. (копии этих записок находятся в Центральном государственном литературном архиве в Москве).
Первая записка набросана на визитной карточке; ее мне И. Е. вручил, когда я, прикомандированный к военным корреспондентам, отправлялся на фронт. Привожу текст визитной карточки:
Илья Ефимович Репин <печатный текст>
Своего ученика предлагает военным командирам — воспользоваться Антоном Комашкой — как рисовальщиком типов и портретов. (Он желает на позицию).
Ил. Репин.
Да здравствует Русская Демократическая Республика.
9 марта 1917 г.
Куоккала.
Летом 1917 г. я писал портрет генерала Брусилова. На меня, молодого солдата и художника, Брусилов произвел глубокое впечатление. Его миниатюрная, но крепкая, по-военному стройная фигура с тонким выразительным лицом подчеркивала внутреннюю одухотворенность его облика. К этому времени относится вторая записка Ильи Ефимовича:
28 августа 1917 г.
Куоккала
В действующую армию.
В ставку Главнокомандующего генерала Брусилова.
Художнику рядовому Антону Михайловичу Комашке.
Дорогой Антон Михайлович!
Обрадован Вашим желанием идти на фронт... Завидую Вам!! С каким восторгом я пошел бы с Вами!!! Умереть мне за дело родины было бы моим лучшим и блестящим концом. Но Вас да хранит создатель. Вам еще надо жить и много, много сделать добра для дорогой нам Родины.
Ваш Илья Репин.
К этим запискам И. Е. мне необходимо сделать одно пояснение. Почему Репин одобряет желание своего ученика пойти на фронт после того, как тот уже стал солдатом? Дело в следующем. Когда я был призван в армию и, быстро пройдя обучение в запасном полку, был зачислен в маршевую роту, И. Е. просил командира полка отпустить меня к нему на несколько дней перед отправкой на фронт. Командир полка уважил репинскую просьбу — и так, что я по возвращении из отпуска был направлен в нестроевую роту. Это то место, которое являлось в царской армии как бы броней от фронта, и попадали туда только за большие деньги. После этого И. Е. сам принимает участие в отправке меня на фронт. Военные друзья Репина опять по-своему выполняют его ходатайство: меня прикомандировывают к военным корреспондентам. Я обнаруживаю, что мне так и не удается быть в боях, так как фронтовые путешествия корреспондентов в большинстве ограничивались месторасположением штабов, о чем с разочарованием я и делился с И. Е. Таким образом, Репин с чувством истинного патриота благословлял меня на ратные дела и, не зная того, своим именем отстранял от них.
* * *
Работа в мастерской Репина в конце 1917 г. и весной 1918 г. шла не только обычно, но еще более интенсивно. Несмотря на то, что Куоккала решительно опустела и мы оставались одни, с миром нас продолжали связывать петроградские газеты, журналы, но писем И. Е. получал все меньше и меньше. Мы читали статьи, речи, сообщения о событиях. Поднималась заря новой Советской России. Я читал И. Е. речи В. И. Ленина. И в мастерской, и на прогулках мы теперь преимущественно обсуждали политические события. У И. Е. складывались определенные впечатления, и он все чаще и чаще, как бы проверяя правильность их для себя, толковал вслух так: “Это прекрасно. Надо приветствовать народную революцию. Да, труд должен стать всеобщим и управление должно быть всеобщим. Если бы был жив Толстой, он бы радовался. Все, что происходит в России, оправдывает его великую любовь и веру в русский народ...”
Вспоминаю солнечный день в начале апреля. Дом, мастерская — содрогаются, гремит канонада, артиллерийские залпы все потрясают — это пальба из фортов Кронштадта. Вот мы с И. Е. выходим в сад, кругом разносится эхо пулеметной стрельбы. Бои финской красной гвардии с белофиннами, сопровождаемыми немцами, идут уже в Куоккала. И. Е., бодро шествуя по дорожкам и тропинкам Пенатов, где нет-нет да просвистит, пронесется с визжанием пуля, произносит: “Что это, война?!! Похоже на симфонию! Мне, по правде сказать, нравится. Ведь красиво!”
Утром следующего дня в Куоккала появились белофинны и немцы. Я сообщаю И. Е. — “Пустяки, в Куоккала уже никого нет, а впрочем, вы человек военный, пожалуй побывайте в Петрограде. Кстати, вы свезете туда письма и привезете нам оттуда новостей”. Как обычно, попрощался я с И. Е. — “А. М., только не задерживайтесь, возвращайтесь поскорей”, — слышал я последние слова великого художника, когда он подымался в мастерскую. Выйдя из Пенатов, я пошел пешком на Сестрорецк, по дороге никого не встретил из военных, сел в вагон узкоколейки, направился в Петроград. В городе я выполнил поручения И. Е. Кто-то из адресатов репинских писем опубликовал тогда же в одной из петроградских газет сообщение, начинавшееся словами: “ученик Репина привез известия о затруднительном положении нашего художника” и т. д. В этот же день граница с Финляндией оказалась закрытой...
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6
 Крёстный ход в Курской губернии (И. Репин) |  И. С. Остроухов, художник. Уголь. 1913. ГТГ |  А. А. Сабуров, член Государственного совета |