Воспоминания о В.В. Верещагине
1 | 2 | 3 | 4
III
1
О Верещагине, как о личности, у меня нет почти данных что-нибудь написать, нечего припомнить: я его мало знал и всего раза два в жизни встретил случайно.
Зато, как художник, он гремел своею славою далеко за пределами России, и этого победоносного грома нельзя было не слышать, не было возможности удержаться от желания видеть поскорее эту совсем невероятную новость в искусстве, а увидевши — остаться прежним, пребывать в равнодушии к искусству, или в частности — брюзжать в унисон со всеми русскими прогрессистами, презиравшими русское — все...
Я жил тогда в Париже, как пенсионер Академии художеств, и только от приезжих русских из Петербурга слыхал о необычайной буре в художественном мире, захватившей собою разнообразные слои общества и все их интересы жизни. Все спешили на выставку картин Верещагина и были ослеплены блеском его картин — блеском среднеазиатского солнца...
Сказки, преувеличенные для красного словца, россказни, думалось... Перов, Прянишников, Саврасов и др., в скромных, реальных тонах — вот наши художники; на этом мы воспитались, это мы любили, в это верили... “Славны бубны за горами”... думалось, увидим.
Парижский салон только что открылся, был удачен: изящен, виртуозен и необыкновенно тонок и глубок по технике: Фирмен-Жерар, Руабе, Деннер, Бонна и другие наши очарователи были в зените своей славы и мы не представляли, чтобы искусство могло пойти дальше этого и сделать что-нибудь еще лучше.
— Ах, вот Сергей Сергеевич (де-Бове), сейчас из Петербурга, ну, расскажите, ради создателя, что у нас там шумят с Верещагиным; ведь вот вы сейчас в этих бесконечных залах Салона Парижа, видите здесь последнее слово искусства вообще... Ну скажите же совсем откровенно: неужели Верещагин здесь был бы принят и не пропал бы перед этими chef-d’oeuvre’aми!!?
— Ах, мои милые, дорогие соотечественники, вы понятия не имеете об его блеске красок, об его... да нет, ну поймите, здесь нет ничего и близко подходящего к его технике, к его живой оригинальности. Ведь этого еще никогда свет не видал и никто не имеет понятия об ослепительном солнце Самарканда; о свежести совсем нового реализма в живописи. Здесь все это — старо и старо перед Верещагиным...
Потом, когда я имел случай лично видеть произведения этого сверххудожника, я убедился, что Верещагин величайший художник своего времени, что он открывает новые пути в искусстве.
2
С В. В. Верещагиным лично я был мало знаком. Он избегал знакомства с художниками. Это нельзя было не заметить. Было несколько исключений, были художники, которых он даже иногда навещал. И. Н. Крамской даже писал с него, хотя и не окончил, портрет и рассказывал о нем с большою живостью, как, будучи в Париже в 1876 г., он, встречаясь с ним даже на улицах, мгновенно вовлекался в горячий спор. Верещагин по-казацки налетал на Крамского с яростью и выкриками, в которых чувствовался степной гик казаков... По-казацки же: как только Верещагин чувствовал недостаточно уничтожающей противника свою атаку, он мигом перескакивал от Крамского через улицу на противоположный тротуар, метался и там, как дикий жеребец, и через несколько мгновений опять налетал на Крамского, к великому удивлению парижан, на их нешироких улицах, очень запруженных спешащими по своим делам чопорными обывателями.
Первый раз я увидел В. В. Верещагина в Москве, в “Славянском Базаре” в 1879 г., в большом и роскошном помещении И. Н. Терещенко, где он временно останавливался с семейством и пригласил нас к обеду.
Вечером, когда я вошел, то при ярком свете ламп увидел, как гости и хозяева рассматривали только что купленные предметы русской старины: кресты, цепи, кубки, иконы старого письма и прочие музейные предметы. Верещагин поразил меня еще издали своими тонкими выкриками и огромным ростом: при этом он так быстро и энергично перескакивал от одного предмета к другому, то наклоняясь к полу, то поднося вещицу ближе к яркому свету, что делалось страшно, как бы он не задел и не разбил чего. Но он был очень ловок и гибок.
Здесь еще бросилось мне в его фигуре и живости сходство с В. В. Стасовым. Сходство темперамента и внешности было огромное, хотя Верещагин только еще начинал в висках подергиваться серебряными нитями седины; сходство так же — “с места в карьер” — обращаться к совсем незнакомому ему гостю с самыми откровенными и бесцеремонными замечаниями, без всяких извинений и предисловий и т. д. — сходство большое.
Разумеется, была и разница немалая.
У Стасова было больше аристократизма, скрытого, как плод хорошего воспитания, но оно так изящно и незаметно притягивает нас к себе; в Верещагине же все время, несмотря на его интерес к тонким вещам в искусстве, его горячее отношение к идеям политической философии — вы чувствуете удальца-казака: вот-вот он выскочит на улицу, сядет в высокое казацкое седло на горбоносом скакуне и с пикой наперевес исчезнет в тумане...
На меня он начальнически напал, выпрямившись и откинувшись во весь свой рост, за картину “Запорожцы”: как мог я позволить себе эту устарелую академическую пошлость в ее композиции — отваливать назад переднюю фигуру бритого казака — с самой условной и избитой целью: показать лица сидящих за столом.
— Посмотрите, посмотрите: вон группа сидит за столом; разве кто-нибудь там для нас с вами отвалится назад, чтобы показать лицо своего соседа?!! Нет, нет и нет, это старо, это академизм, против которого надо воевать... Во всех натуральных сценах вы увидите больше спин, чем лиц; так надо и на картины брать то, что естественнее и чаще встречается в натуре, в жизни.
— Ваши “Бурлаки” гораздо лучше и я даже бросил начатую свою картину на этот же сюжет; и ведь порядочно долго готовился к ней, собирал этюды. Очень совпадала композиция, и я не мог бы перенесть упрека в подражании вашей картине. А ведь сказали бы... поди там, оправдывайся! Да, в галерее Третьякова есть даже два рисунка к той картине — бросил.
Последний раз я встретил его в Петербурге, перед японской войною. Верещагин только что вернулся с Дальнего Востока и везде, при всяком удобном и даже неудобном случае, предупреждал наших влиятельных лиц, чтобы они остерегли всех и вся от войны с японцами.
— Японцы давно превосходно подготовлены и непременно разобьют нас, если мы сунемся воевать с ними... У нас еще нет и мысли о должной подготовке к этой войне... Разобьют — голову отдам на отсечение... разобьют.
И вот, благородство этого рыцаря-казака сказалось, уже не на одних словах... Верещагин первый, не прощаясь даже с семьей, полетел в Порт-Артур, как только была объявлена война и, конечно, в самый огонь, как всегда по-рыцарски... и...
1 | 2 | 3 | 4