В.Н. МОСКВИНОВ

К сожалению, никто в Чугуеве не помнит этих посещений Репиным родного города.

Правда, есть ценные материалы, освещающие период пребывания художника на родине в 1867 г. Это — пространное письмо к своему другу по Академии А. В. Прахову, датированное 19 июля (приводится в настоящем томе в приложении к воспоминаниям Н. А. Прахова “Репин в 1860 — 1880 гг.”). Радует художника на родине красочная украинская природа: “Здесь удивительно колоритное небо, — пишет Репин, — теперь еще я немного свыкся, а первое время меня это просто поражало, да не одно небо, а все, все, например, пыль, поднятая овцами, отражает в себе радугу”.

“Вещь, написанная здесь, — продолжает художник, — должна блестеть своим колоритом и убивать все бледное, написанное на севере. Когда я приехал в Тишки, чтобы покрыть свои образа, писанные в Петербурге, то не узнал их: так они показались мне бесцветными и затушеванными. И действительно, я написал портрет с помещика (добродушное, но — рыло), этот портрет убил все”.

Не удалось набрести на след вышеуказанного портрета. Местные старожилы вспоминают лишь фамилии помещиков, живших в прошлом столетии в Черкасских Тишках. Это могли быть, скорее всего, Тихоцкие, наиболее близко стоявшие к церкви и помогавшие ее украшению, или помещики с фамилиями: Прокуровы, Хабаровы, Аршиневские.

Что касается образов, написанных Репиным для церкви деревни Тишки, то судьба их хорошо известна. Все они, примерно, в 1935 г. были вывезены в Харьковскую картинную галерею, затем в 1941 г. были оставлены в городе при эвакуации художественных ценностей, а через два года сгорели от пожара, устроенного немецкими захватчиками.

Это были: четыре круглые иконы с изображением евангелистов (апостолы: с агнцем, ангелом, львом и орлом), исполненные на полотне диаметром 26 см и украшавшие царские врата иконостаса, два образа — Спасителя и Богоматери в полный рост, оба на дереве, размером 98 на 53 см, и круглый на холсте (диаметр 85 см) образ Бога Саваофа (как предполагают сотрудники музея — копия с И. Н. Крамского) — всего семь образов.

В Тишках (деревня в окрестностях Харькова) Репин провел целый месяц, и ему здесь так понравилось, что, как он признается, “если бы не письма, ожидавшие меня в Чугуеве, я бы не вернулся за все лето”.

Кроме портрета с помещика деревни Тишки, Репин в 1867 г. написал, очевидно, также чугуевского старика, по имени И. В. Шаровкин, о котором пишет: “Он поэт, говорит почти стихами, проговорил мне несколько своих поэм, которые я все спишу... Я познакомился с ним покороче, напишу с него портрет, интересный субъект!” Этот старик 42 года тянул лямку в военном поселении, был почти слеп, но не утратил своеобразия и ясности суждений.

Родной город не слишком гостеприимно принял Репина. Сразу почувствовалась рознь с намного переросшим свое окружение художником. Зависть, высокомерие, желание унизить и показать свое превосходство в силу общественного положения резко проявились у земляков Репина и больно ранили художника. Кроме того, он почувствовал полное отсутствие понимания, невозможность дружбы даже с самыми близкими. Это вызвало горькие строки в письме, тоску по петербургским друзьям, которые с этого момента стали ближе и дороже.

Репин с грустью вспоминает прекрасные петербургские белые ночи, проведенные вместе с друзьями там, на взморье, в Гавани, задушевные разговоры, споры...

Подробных данных о посещении Репиным Чугуева в следующем 1868 г., к сожалению, нет.

Восьмилетний промежуток отделяет приезд 1868 г. от последующего.

И вот в 1876 г. Репин, уже прославленный и побывавший за границей, приезжает в Чугуев со всей своей семьей и проводит целый год: осень, зиму и следующее лето. Это был уже знаменитый мастер с громким именем. Его картина “Бурлаки” была широко известна. И чугуевские живописцы с почтением признали авторитет Репина: теперь уже никакой мысли о сравнении его с ними, конечно, не возникает.

В мастерскую Репина стремятся попасть многие чугуевцы, чтобы полюбоваться его новыми картинами. А работает он много. Часто выезжая из города в окрестности, он жадно ловит новые впечатления и мотивы и тут же необыкновенно ярко запечатлевает их на холсте. И обыватели глазам не верят, как живо возникают, мазок за мазком, с таким невиданным совершенством, простые, знакомые всем темы: “Возвращение с войны”, “В волостном правлении”, “Экзамен в сельской школе”, “Под жандармским конвоем” — все это так быстро и ярко написано, а ведь им казалось, что это даже недостойно кисти художника.

Но особенно изумляют всех портреты. Ведь Иван Радов совсем живой, только не дышит! И другой, получивший впоследствии название “мужичка из робких”. Да еще Чаплыгин, — портной, важно восседающий и смотрящий прямо вперед своими серьезными глазами. Но больше всех понравился землякам портрет дьякона — Ивана Уланова, возведенного Репиным в “протодиаконы”. Он да Рулевна — любимые темы воспоминаний чугуевцев о старине.

Известна живая и яркая характеристика протодиакона, данная Репиным в его письме к Стасову. Она приведена в монографии И. Э. Грабаря.

Вот дополнительные штрихи к его характеристике, полученные мною от чугуевских старожилов.

Экземпляр Репину, действительно, попался чудесный. Дьякон в Чугуеве был заслуженный, составлявший славу и честь города. Многие называли его здесь протодьяконом, хотя на самом деле он не имел такого чина. Сам царь отметил службу дьякона — подарил ему тот самый посох с набалдашником, с которым Репин изобразил Уланова на портрете. На груди дьякона красовались тоже какие-то награды.

Говорят, что Уланову не раз предлагали перевод в Петербург, но он не соглашался. Ему и в Чугуеве жилось хорошо, он прижился в этом городе, как рыба в воде.

Все чугуевцы вспоминают простодушный, добрый нрав дьякона. Он любил и умел пошутить с народом, был словоохотлив, всегда отличался здоровой энергией. Дьякон любил выпить, его часто можно было видеть на базарной площади, где он облюбовал кабачок. Оттуда он всегда выходил навеселе, напевая на всю улицу церковные гимны и псалмы. Особенно любил он “многая лета” — это был его конек, на нем он заработал себе славу. Стены собора дрожали от громогласного рыка, когда он входил в роль. Тут-то и был он отмечен царем.

Рассказывают, что однажды, в засуху, был организован крестный ход вокруг города. И вот — на расстоянии двух километров от города, в овраге Гнилицы раздался мощный голос дьякона: по этому “сигналу” сторож собора начал звонить в колокола как раз в нужный момент.

Еще один случай. Было получено известие о взятии нашими войсками Плевны. Дьякон, узнав об этом на улице, тут же заорал “многая лета” проходящим по улицам войскам.

Рассказывают про его исполинскую физическую силу. Так, ему ничего не стоило остановить парную повозку, взявшись за задок или колесо телеги, что он не раз простодушно и проделывал, на радость и удивление своих прихожан. Или однажды, подкравшись потихоньку к двум лежавшим на траве солдатам в шинелях, осторожно засунул свои толстые жирные мизинцы за их хлястики и приподнял солдат от земли, к общему хохоту собравшихся.

Он жил на Харьковской улице, в собственном доме, недалеко от Трофима Петровича Чаплыгина, с которым был, говорят, в хороших отношениях.

Последние годы жизни что-то случилось с его глазами, и он носил синие очки.

Кроме портрета, Репин изобразил дьякона на своей “Явленной иконе”, где его можно легко узнать.

О том, как хорошо жилось и работалось тогда Репину на родине, говорит и скульптор М. М. Антокольский в письме к И. Н. Крамскому от 25 ноября 1876 г.: “От Репина я получил письмо, — пишет он. — Он теперь у себя дома, именно у себя дома. От него опять повеяло свежестью и бодростью. Описывает он свое житье-бытье до того завлекательно, что так и хотелось бы побывать там и пожить такою жизнью”. [“Марк Матвеевич Антокольский. Его жизнь, творения, письма и статьи”. Под редакцией В. Стасова. П., изд. М. Вольф, 1905, стр. 286.]

Неизвестно, где проживал тогда Репин — в городе или в Осиновке. Очевидно, в городе, так как одно единственное сведение, которое я получил на его родине о его пребывании там в 1876 — 1877 гг., подтверждает это. Репины снимали флигель во дворе одного дома на Гоголевской улице — напротив нынешнего здания МТС. В доме на линии (в Чугуеве и теперь употребляют этот аракчеевский термин) была тогда фотография. Это свидетельствует одна монашка, жившая в каменной сторожке около осиновской церкви. Ее родители, по ее словам, помнили об этом (сам Репин в письме к Стасову также упоминает о деревянном домике с двумя комнатками — мастерской, куда он каждое утро, наскоро одевшись, бежал через двор для работы). [Вот характеристика трудового дня Репина в зиму 1876/77 г., данная им в письме к Стасову от 26 января 1877 г.: “Опишу вам мой день: встаю в 8 часов или 8 1/2, оденусь и сейчас же бегу через двор в деревянный домик, где в двух комнатках моя мастерская; заметив, что следует, на свежий взгляд, я возвращаюсь пить чай и, если день почтовый, тут же наскоро проглядываю и замечаю что читать. Иду снова работать и работаю до 1 часу, до 2-х — как работается. Потом обедать бегу, после обеда полчаса читаю, читаю и во время обеда, потом идем гулять с женой, все больше в неизвестные еще места: в леса, в овраги, в окрестные деревни, и возвращаемся часам к 6, порядочно усталые, пьем чай, я опять читаю уже не газеты, до 8 1/2, когда ужинаем; после ужина, повозившись с ребятами, часов в 11 мы уже в постели. Вот вам обыкновенный день. Конечно бывают исключения”. (Отрывки из неизданных писем И. Е. Репина к В. В. Стасову, хранящихся в Институте литературы Российской Академии Наук; сообщены нам И. С. Зильберштейном).]

Этот “волшебный сон”, как характеризует Репин время своего пребывания в Чугуеве, заслуживает, чтобы на нем подробнее остановиться.

“Я очень не ошибся, что поехал сюда на зиму, — пишет он Стасову, — только зимой народ живет свободно всеми интересами городскими, политическими и семейными. Свадьбы, волостные собрания, ярмарки, базары — все это теперь оживленно, интересно и полно жизни. Я недаром пропутешествовал дня четыре по окрестным деревням. Бывал на свадьбах, на базарах, в волостях, на постоялых дворах, в кабаках, в трактирах и в церквах... что это за прелесть, что это за восторг!!! Описать этого я не в состоянии, но чего только я не наслушался, а главное, не навидался за это время!!! Это был волшебный сон. Да и сам Чугуев — это чистый клад! Не знаешь, на чем остановиться. Но что за оригинальные пейзажи теперь! Выпал чудесный снег, укаталась дорога блестящая, мы с отцом на своих лошадях и санях укатали верст за 70. У меня овчинный тулуп (шуба) теплейший, шапка, сапоги — все это соответствующее. По дороге нас захватила метель, дорога исчезла, ехали целиком, по признакам... Ах, вы не испытывали этого наслаждения!!! Но в Балаклее пошел дождь, все растаяло, и мы, оставив сани, возвращались уже по куинджевской грязи на повозке. Долго ехали, шагом, иначе невозможно, но все это было чертовски интересно!!!” [Письмо Репина к Стасову от 11 ноября 1876 г.]

Этот восторг перед природой, перед жизнью во всем ее объеме, характеризует тот огненный темперамент Репина, которым так восхищался Крамской, увидев чудесный портрет протодьякона, исполненный в это счастливое для художника время.

“Вы не любите пейзажей, Вы не испытывали этого наслаждения”, — с горечью пишет восторженный художник Стасову, не стесняясь своих излияний перед источником вечных наслаждений — природой.

“Хотя Вы природы не любите, — повторяет он в январском письме 1877 г., — но не могу не поделиться с Вами вашей украинской зимой: вот уже больше трех недель, как на небе буквально ни облачка, солнце светит, как в Италии, и такое же голубое небо, при белом снеге с морозом!!! А ночи наступили такие лунные, что даже теряют уже всякую фантастичность, это просто день!! Чистота воздуха!” [Письмо Репина к Стасову от 17 января 1877 г.]

И особенно интересно, красочно и живописно описывает Репин гибель любимого Староверского леса, свидетелем чего он был в эту зиму 1876/77 г. Это был тот самый лес, в котором он провел столько детских счастливых дней. [Письмо Репина к Стасову от февраля 1877 г.]

Наступил май 1877 г. Украинская роскошная весна вступила в свои права. Новые восторги, новое очарование.

“Вот уже дня четыре, что здесь прекратились дожди, — восторгается Репин, — теперь наступил рай, цветут сады и так сильно, как я еще не видывал: яблони, груши, терн, черешни, вишни, черемуха — стоят, залитые белыми цветами, и листвы не видно, и распространяют чудный запах — прелесть, прелесть!.. Вчера я объехал верхом окрестности, верст на десять — такая роскошь везде, особенно в садах и лесах. А ночи какие чудесные, звездные, чистые, тихие; соловьиный неумолкаемый концерт в садах сливается с бесконечным гулом кваканья лягушек — целый мир их громко заявляет о своей жизни, стараясь перекричать один другого, что за музыкальные звуки, что за очарование!.. а там где-то “водяные бугаи” аукают, точно вторят”... [Письмо Репина к Стасову от 2 мая 1877 г.]

Та широта и радость жизни, которые наполняют все существо Репина в этот счастливый год его жизни, сказываются во всем: в его жадном любопытстве к жизни, в бесконечной любви к природе и отсюда — в широте и многогранности живописных сюжетов, отраженных в его творчестве за этот столь плодотворный год.