И. Е. Репин "Воспоминания о В.В. Стасове"

(1923 г.)

Владимир Васильевич Стасов — человек, сыгравший огромную роль в идейно-художественном развитии Репина. Великий художник за всю свою долгую жизнь не встретил другого критика, который с такой любовью пестовал бы его дарование. Стасов был не только влюблен в искусство Репина: он умел подхватывать, подчеркивать и развивать в репинском творчестве черты идейного реализма, созвучного передовым стремлениям эпохи.

“Репин и Стасов” — благодарная тема, ожидающая своего исследователя. Дружба двух замечательных деятелей русского искусства и по сей день служит поучительным примером того, какое большое и почетное место может занять критик в борьбе за передовое направление в искусстве, какую помощь может он оказать художнику в творческих исканиях. Документальный материал, характеризующий отношения Репина и Стасова, весьма богат и разнообразен. Правда, материал этот в своей значительной части до сих пор не только не издан, но и не учтен. Даже печатные отзывы Стасова о работах художника зарегистрированы в литературе о Репине далеко не полностью. Переписка Репина со Стасовым, которая велась между ними тридцать пять лет, напечатана лишь в немногих отрывках, хотя четыреста с лишним писем их друг к другу сохранились до нашего времени. В письмах Стасова к родным и к друзьям — в этом значительнейшем по объему и богатейшем по содержанию фонде документов, характеризующих историю русской художественной культуры, — заключены ценнейшие данные о взаимоотношениях Репина и Стасова. Однако этим источником до самого последнего времени исследователи почти не пользовались. Письма художника к разным лицам содержат интересные отзывы о Стасове, но и из этих писем издана далеко не большая часть. Только тогда, когда весь этот документальный материал будет в полной мере вовлечен в научный оборот, будущий исследователь сможет разработать указанную тему во всем ее объеме.

Мы отнюдь не предполагаем здесь — в предисловии к неизданным воспоминаниям Репина о Стасове — подробно останавливаться на характере и на истории их отношений. Но так как Репин в печатаемых ниже воспоминаниях почти совсем обходит этот вопрос, нам представилось целесообразным вкратце охарактеризовать их взаимоотношения. Для этой характеристики мы воспользовались документальными свидетельствами, в большинстве еще не бывшими в печати.

С первых же месяцев знакомства с Репиным Стасов увидел в нем — как и в Мусоргском и в Антокольском — того, кто приумножит славу русского искусства. Вот что писал он в 1873 г. М. М. Антокольскому: “Я прямо говорю, утратить Вас, Репина или Мусорянина — было бы теперь для меня такой утратой, с которой я ничего не могу сравнить, и я не знаю на всем свете такой утраты, которая теперь могла бы для меня равняться с этою... Бессмертное творчество, которого я, к несчастию, лишен, но которое я нахожу в Вас трех — вот что только одно нынче меня занимает”. Сообщая в том же письме о плохом состоянии здоровья Репина, Стасов просит Антокольского помочь “сохранить для России” начинающего, но высокоодаренного мастера, и заключает эти строки волнующим, идущим из самого сердца признанием: “Если бы Репин умер в цвете лет и сил, это была бы такая утрата, которую не в состоянии заменить все прежние в настоящие живописцы русские, сложенные вместе”. [Из письма Стасова к М. М. Антокольскому от 21 мая 1873 г. — Не издано; хранится в Институте литературы Российской Академии Наук. — Разрядка Стасова.] В те же месяцы, называя в письме к брату имена Мусоргского, Репина и Антокольского, — тех деятелей, с которыми связаны его “надежды и ожидания”, — Стасов утверждает: “Ведь это все моя компания, мои птенцы, моя школа, мои ученики, — это они сами же мне говорят и пишут...” [Из письма Стасова к Н. В. Стасову от 9 августа 1873 г. — Не издано; хранится в Институте литературы Российской Академии Наук. — Разрядка Стасова.]

Несколько лет спустя Стасов, который всегда был откровенен в оценке репинских удач и неудач, писал В. В. Верещагину: “Софьей” Репина я что-то не доволен, и это просто мучит меня, хотя многие части написаны просто изумительно. Право, не знаю как быть; врать ни за что не хочу в печати, а сказать правду — это доставить великую радость всем врагам новой русской школы — идиотам и разнокалиберным мерзавцам”. И дальше: “Репина я не желаю терять. Он мне слишком важен и дорог”. [Из письма Стасова к В. В. Верещагину от 6 марта 1879 г. — Не издано; хранится в Институте литературы Академии Наук.]

Даже после того, как между Репиным и Стасовым произошел известный разрыв, вызванный спорами по принципиальным вопросам, спорами, в которых далеко не всегда прав был Репин, он продолжал оставаться для Стасова “первым и высшим нашим художником”. [В. Стасов. Пять выставок. — “Новости и биржевая газета” 1900, № 79, от 20 марта.]

Репин со вниманием и доверием относился к печатным и устным суждениям Стасова о его работах. Недаром воспоминания Репина о “Бурлаках на Волге” заканчиваются такими словами: “Главным глашатаем картины был поистине рыцарский герольд Владимир Васильевич Стасов. Первым и самым могучим голосом был его клич на всю Россию, и этот клич услышал всяк сущий в России язык. И с него-то и началась моя слава по всей Руси великой. Земно кланяюсь его благороднейшей тени”. [И. Репин. Далекое близкое, стр. 282.] Письма Репина к самому Стасову и к разным лицам содержат бесконечное количество восторженных высказываний о старшем друге. Так, получив летом 1887 г. во время пребывания в Риме статью Стасова, направленную против консервативных критиков, Репин написал ему: “Статьей Вашей жил от души. Столько правды, силы убеждений и вечной Вашей спокойности за настоящее, за национальное, самобытное искусство, выходящее из глубины недр художника”. [Из письма Репина к Стасову от 18/30 июня 1887 г. — Цитируем по подлиннику, хранящемуся в Институте литературы Академии Наук СССР (ранее письмо это цитировалось с неточностями в тексте и с неправильной датой).] Три года спустя, прочитав резкое выступление Стасова против Суворина, Репин пишет ему: “Я, во всех важных и интересных случаях жизни, мыслю и чувствую только с Вами”. И вслед за этим следует такое замечательное признание: “Я не могу себе представить потерять Вас”. [Из письма Репина к Стасову от 27 марта 1890 г. — Не издано.] Для Репина Стасов — авторитетнейший критик эпохи. Браня в письме к Е. Н. Званцевой рецензентов (“нахватавшиеся кое-чего тупицы”), Репин пишет далее: “Я исключаю В. Стасова, это человек действительно любящий искусство и понимает его, как никто другой у нас. Притом это благородный, самостоятельный, неподкупный характер. За это я его глубоко уважаю и люблю”. [Из письма Репина к Е. Н. Званцевой от 26 сентября 1891 г. — Не издано; хранится в архиве Третьяковской галереи.] В письме к самому Стасову Репин называет его литературно-критическую деятельность “колоссальной, полной значения..., с такой неотразимой пользой для нации, для искусства...” Далее Репин пишет: “И с такой энергией, с непоколебимой верой в будущее, в настоящее хорошее, и с такой силой гиганта — показываете смело, уверенно на новые пути правды, добра”. В том же письме Репин пишет Стасову: “Вас я люблю беспощадного, правдивого, могучего — такой Вы и есть”. [Из письма Репина к Стасову от 18 марта 1892 г. — Не издано.] И даже тогда, когда между ними назревал разрыв, Репин писал сестре критика, Надежде Васильевне: “А ему, при случае, скажите, что где бы я ни был, меня тянет к нему поделиться мыслями, потолковать, болтать и спорить — это тоже вторая натура стала”. [Из письма Репина к Н. В. Стасовой от 27 июня 1892 г. — Не издано; хранится в Институте литературы Академии Наук. “Спорить” со Стасовым Репину действительно приходилось нередко. Дело доходило у них и до ожесточенной полемики; много спорили они, в частности, и во время совместного путешествия в 1883 г. Объясняются их тогдашние споры в основном тем, что взгляды Стасова на многие явления мирового искусства были слишком упрощенными и ограниченными, — и Репин нередко горячо восставал против ошибочных взглядов своего старшего друга.]

В январе 1894 г. Стасову исполнилось семьдесят лет. К этому времени отношения между ним и Репиным уже изменились, казалось, что между бывшими друзьями лежит целая пропасть, — тем не менее художник, находившийся тогда за границей, послал в одну из петербургских газет открытое письмо, посвященное юбиляру, в котором писал о “искренней любви” Стасова “к нашему национальному искусству”, именуя его “необыкновенно одаренным критиком-публицистом”. В заключение Репин писал: “Я посылаю ему свою горячую благодарность за многое, многое, что мне посчастливилось приобрести от общения с ним”. [И. Репин. Письмо в редакцию. — “Новое время” 1894, № 6418, от 10 января.] В те же дни Репин в письме к И. Я. Гинцбургу называет Стасова “дорогим учителем”: “Он именно учитель и по страсти, и по призванию, и по огромному умению жить, — пишет Репин. — Без педантизма, как близкий друг-товарищ, он учит, не придавая даже значения своим лекциям и сколько у него перебывало учеников! И каких специальностей!” [Из письма Репина к И. Я. Гинцбургу от 19 января 1894 г. (И. Грабарь. Репин, т. II, стр. 109 — 110).] Отмечая с чувством благодарности очередное выступление критика против Буренина (который травил Репина), художник пишет Стасову: “Слава! Слава! Слава Вам, дорогой Владимир Васильевич, — вовеки нерушимая слава. Спасибо Вам, что взмахнули за меня Вашим богатырским копьем и растоптали эту гадину”. [Из письма Репина к Стасову от 14 февраля 1894 г. — Не издано.] А через год, когда расхождения со Стасовым сделались еще глубже, Репин, прочтя статью Антокольского, посвященную маститому критику, написал скульптору: “Твоей статьей, которую прочел вчера в “Неделе” о В. В. Стасове, я совершенно восхищен и готов расцаловать тебя! Как прекрасно и глубоко ты выразил то чувство, которое мы давно и неизменно питаем к этому могучему, благородному старику. Ты, пожалуйста, не думай, что его перемена ко мне хоть на одну йоту поколебала мое беспредельное уважение к нему. Что бы он там ни писал обо мне..., по отношению к Владимиру Васильевичу, я, пока жив, всегда с чувством глубокого уважения думаю о нем, и всегда искренно и от души отзовусь о его несокрушимых никакими фиглярами колоссальных достоинствах. Этот человек гениален по своему складу, по глубине идеи, по своей оригинальности и чутью лучшего нового; его слава впереди. Но через много лет, когда все больше и выше будут всплывать оригинальные создания Даргомыжского, Мусоргского и других, которые все еще забрасываются навозом рутины, — к Стасову обратятся и будут удивляться его прозорливости и верным положениям о несомненных достоинствах новых созданий искусств”. [Из письма Репина к М. М. Антокольскому от 13 января 1895 г. — Цитируем по подлиннику хранящемуся в Русском музее (ср. журн. “Искусство” 1936, № 4, стр. 29). — Разрядка Репина.]

В одном из своих последних писем Репин писал Стасову: “Получил Ваше милое письмо, и я уже в 1000-й раз благодарю судьбу, что мне посчастливилось узнать Вас. Я не встречал человека, который с такой сердечностью любил бы в жизни самое важное, самое лучшее, самое стоющее; который знал бы так хорошо цену ее высшим проявлениям и уважал бы так горячо, до самозабвения, лучшее украшение этой жизни — лучших людей...” [Из письма Репина к Стасову от 12 сентября 1903 г. — Не издано.]

А за день до смерти Стасова, получив известие о безнадежном состоянии больного, Репин писал Е. П. Тархановой-Антокольской: “Будем утешаться, что Владимир Васильевич Стасов совершил свой земной круг большою блестящею звездою. Он ясно освещал важные стороны жизни, прекрасно понимал все явления и всему знал цену. Как скучна и безотрадна жизнь без таких гигантов, без таких светлых и добрых сердцем — выдающихся людей... Даже странно подумать, что его не будет... Кто же с такой душой будет заботиться и любить русских молодых талантов!!! Сколько написал этот бескорыстный неутомимый человек!!!” (письмо от 9 октября 1906 г.; умер Стасов 10 октября). [И. Репин. Письма к Е. П. Тархановой-Антокольской и И. Р. Тарханову, стр. 57.]

Можно было бы привести многие десятки глубоких и сердечных отзывов Репина о Стасове, написанных уже после смерти критика. Но достаточно напомнить лишь один из них, чтобы смысл этих отзывов стал совершенно ясен. Вот что писал Репин в 1911 г. Н. Ф. Финдейзену, когда тот прислал ему те номера “Музыкальной газеты”, где были опубликованы письма М. П. Мусоргского к Стасову; “Владимир Стасов — какая это созидательная, любвеобильная сила! Как он обожал и жил только художественным миром! Ночей не спал, работал, искал, опекал, помогал, направлял всех и радовался больше всех за все и вся. Потому, что много он вкладывал во все это, — тогда совсем новое, небывалое движение в искусстве исключительно на родной почве, ревниво самобытной, особливо оригинальной, живой, живой, как кровь — много: себя самого, своего сердца русского, своей души, глубоко просвещенной. О, этот вождь хорошо знал своих сподвижников, и имел огромные нравственные средства обеспечивать их в трудные минуты”. [“Из писем Репина”. Публикация Г. Никольской. — Журн. “30 дней” 1937, № 10, стр. 94; отрывок из этого письма впервые был напечатан в том номере “Музыкальной газеты”, который был посвящен десятилетию со дня смерти Стасова (1916, № 41, стр. 722).]

Сам Репин был не только в числе самых славных “сподвижников” Стасова, но являлся тем его питомцем, которому в наиболее “трудные минуты” критик больше чем кому бы то ни было помогал “огромными нравственными средствами”.

Редкое своеобразие духовного облика Стасова, необычайная широта его натуры произвели неизгладимое впечатление на многих из его выдающихся современников. Под обаянием незаурядной личности Стасова находился и Л. Н. Толстой, который мечтал даже увековечить его: “Сейчас простился и уехал Стасов. Образцовый тип ума. Как хотелось бы изобразить это. Это совсем ново”, — записал Толстой 8 января 1900 г. в своем дневнике. [Н. Гусев. Незавершенные художественные замыслы Толстого. — “Сборник Государственного Толстовского музея”. М., Гихл, 1937, стр. 120.] Стасов с нескрываемой враждебностью относился к религиозным воззрениям Толстого, — как и ко всякой религии вообще, — тем не менее Толстой отдавал должное его замечательному уму.

Но замысел свой — “изобразить” стасовский “тип ума” — Толстой не претворил в жизнь; не запечатлел образ Стасова в литературе ни один из тех высокоодаренных людей, которые окружали критика на протяжении всей его долгой жизни. Успешнее многих из них справиться с этой задачей мог бы, конечно, Репин — по своей близости к Стасову и по блестящему таланту мемуариста. Когда после смерти критика по инициативе С. А. Венгерова друзья покойного решили выпустить сборник воспоминаний о нем, одним из первых, откликнувшихся на призыв, был Репин. Свой мемуарный отрывок, написанный для этого издания, он назвал “Воспоминания о Владимире Васильевиче Стасове. Моя первая встреча с ним” [“Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову. Сборник воспоминаний” П., 1908, стр. 1-15. — В первоначальном варианте рукописи, датированном “1906. 24 дек. Куоккала”, эти воспоминания имеют такой заголовок: “Где я в первый раз встретил Владимира Васильевича Стасова” (рукопись хранится в архиве Академии художеств).] — и по одному этому заголовку можно было предположить, что в дальнейшем Репин намерен продолжить свои — столь удачно начатые — воспоминания о том человеке, которого он называл “учителем”, “рыцарским герольдом”, “благородным, самостоятельным, неподкупным характером”. Но этого почему-то не случилось, хотя на протяжении последующих десяти лет Репин уделял много времени работе над своими мемуарами. И если не считать нескольких слов о Стасове в воспоминаниях о “Бурлаках”, Репин подробнее рассказал о нем лишь один раз — в воспоминаниях о том, как создавалась картина “Славянские композиторы”. [Впервые напечатано в “Ниве” 1914, № 1, стр. 9 — 10.]

А. М. Горъкий и М. Ф. Андреева на зимней веранде. Фотография 1905 г.

И. Е. Репин. Портрет Н. Б. Нордман (1905 г.).

И. Е. Репин в кабинете. Фотография 1910-х гг.

• Основные даты жизни и творчества Ильи Репина
• Рисунки портретов от И.Репина
• Автобиографические заметки Ильи Репина
• Переписка Репина