Портрет
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6
II
<Летом 1875 г.> я поджидал Владимира Васильевича <в Париже>. Он не мог <покинуть Петербург, так как был занят помощью Мусоргскому. Помощь его> была незаменима: там подымалась “Русь поддонная” — залежи нашего эпоса.
Французская республика была еще очень молода, и я, живя там в это время, удивлялся полной свободе от всех виз и паспортов. А были еще воочию все действия коммунаров: колонна Вандомская лежала еще в кусках через всю площадь Вандома, Тюльери — в развалинах, городская ратуша — здание такого же великолепия — тоже представляло лишь великолепные живописные руины, а между тем — ни малейшей задержки нам, иностранцам, никаких обложений для погашения неслыханной контрибуции немцам.
Ко мне письма доходили даже из Чугуева, с безграмотными адресами, которые я сам не в силах был разобрать, — доходили; и нас уже знали как всех граждан, — чудеса по сравнению с теперешним поветрием отсталой регистрации во всей Европе. Вся страна представляла полную свободу веселья молодой жизни просвещенного народа.
Все это время у Владимира Васильевича было особо радостное настроение.
Одна печаль глодала его сердце: он часто обрывался мысленно на Мусоргского: “Ах, что это теперь с нашим бедным Мусорянином?!” Уже не раз Владимиру Васильевичу приходилось выручать своего гениального друга, опускавшегося в его отсутствие на самое дно. В самом деле невероятно, как этот превосходно воспитанный гвардейский офицер, с прекрасными светскими манерами, остроумный собеседник в дамском обществе, неисчерпаемый каламбурист, едва оставался без Владимира Васильевича, быстро распродавал свою мебель, свое элегантное платье, вскоре оказывался в каких-то дешевых трактирах, теряя там свой жизнерадостный облик, уподобляясь завсегдатаям типа “бывших людей”, где этот детски веселый бутуз с красным носиком картошкой был уже неузнаваем. Неужели это он? Одетый, бывало, с иголочки, шаркун, безукоризненный человек общества, раздушенный, изысканный, брезгливый... О, сколько раз, возвратясь из заграницы, Владимир Васильевич едва мог отыскать его где-нибудь в подвальном помещении, чуть не в рубище, распухшего от алкоголя... До двух часов ночи просиживал Мусоргский с какими-то темными личностями, а иногда и до бела дня. Еще из-за границы всех своих близких Владимир Васильевич бомбардировал письмами, прося известия о нем, об этом таинственном теперь незнакомце, так как никто не знал, куда исчез Мусоргский...
Подолгу просиживали мы тогда в Парижской публичной библиотеке в отделе манускриптов и гравюр Рембрандта. Владимир Васильевич много срисовывал акварелью для своего издания “Славянский и восточный орнамент”.
Как любил, ценил и знал Владимир Васильевич область летописей и манускриптов! В изданной переписке его с Мусоргским видно, какую услугу оказывал он гениальному музыканту в его либретто к “Хованщине”. Да, Владимир Васильевич был истый рыцарь просвещения; так много безымянно служил он самым тонким, самым глубоким сторонам большого <чужого> творчества.
Тут же мы кстати отвели душу на гравюрах Рембрандта. Замечательное собрание редкостных драгоценных уник! Мы хорошо уже знали все гравюры Рембрандта по коллекции Дмитрия Александровича Ровинского в Петербурге. И вот пример: Ровинский, любитель, особенно обожавший Рембрандта, всю свою несравненную коллекцию держал в безукоризненном порядке, чистоте; и со всех шедевров сделал особое любительское издание (для немногих) артистически. В Экспедиции заготовления государственных бумаг гравюры были отпечатаны так, что не отличить от оригинала. [Д. А. Ровинский — выдающийся собиратель, автор капитальных исследований по русской иконографии и истории русской гравюры, выпустивший ряд ценных высокохудожественных изданий. Репин имеет в виду трехтомное “Полное собрание гравюр Рембрандта со всеми разницами в отпечатках”, изданное Ровинским в 1890 г. В 1894 г. им же было выпущено двухтомное “Полное собрание гравюр учеников Рембрандта и мастеров, работавших в его манере”.]
Дмитрий Александрович показывал эти оригиналы сокровищ немногим друзьям своим с дрожью в руках, приглашая осторожно дышать, глядя на эти перлы, печатанные самим Рембрандтом. [Стасов, товарищ Ровинского по Училищу правоведения, познакомил с ним молодого Репина еще до поездки Ильи Ефимовича за границу. В письме к родным от 2 мая 1872 г. Стасов сообщал: “Сегодня в 9-м часу вечера мы будем с Репиным у Ровинского, чтобы смотреть гравюры Рембрандта” (письмо не издано; хранится в Институте литературы Академии Наук). В 1892 г. Репин сделал портрет Д. А. Ровинского (во всех списках произведений Репина портрет этот неправильно датируется 1902 г.). “Вечная память и горячая благодарность этому достойному гражданину и добрейшему сердцу!” — так вспоминал Репин о Ровинском в письме к Стасову от 7 декабря 1906 г. (Письмо не издано).
В 1896 г. было выпущено издание: “Публичное собрание имп. Академии Наук в память ее почетного члена Дмитрия Александровича Ровинского, 10-го декабря 1896 года”. Здесь напечатаны статьи и воспоминания: И. Е. Забелина, В. В. Стасова, А. Ф. Кони, И. И. Толстого, А. Ф. Бычкова и К. С. Веселовского.]
Однажды Минский по своей характерной развязности стал толковать наобум про какие-то недостатки в рисунке у Рембрандта. [Речь идет о поэте Н. М. Минском (Виленкине), с которым Репин был дружен в восьмидесятых годах и которому подарил в 1886 г. свою картину “Отказ от исповеди”.]
— Э! Э, — оборвал его Дмитрий Александрович, — да этак я вам и показывать перестану.
Так преклонялся он перед этими сокровищами!
И вот в Париже, в Публичной правительственной библиотеке, эти же перлы, подаренные туда каким-то богатым любителем, теперь были глухо и глупо заклеены сплошь в какую-то (по типу) конторскую книгу крахмалом, гравюры вспухли волдырями, отчего изредка на их глубоких тенях образовались белые налеты, совершенно испортившие незаменимые уники. Вот оно, казенное хозяйство!.. [Эти варварские методы хранения офортов Рембрандта в парижской Публичной библиотеке возмутили Репина в первые же месяцы его жизни в Париже. Вот что писал он Стасову 4 марта 1874 г.: “Вы пишете, что я уеду отсюда, не все посмотрев. Это невозможно. Я уже все перевидел и это, надеюсь, не пройдет бесследно для меня. А знаете, чем я недоволен в библиотеке и обругал французов варварами? За что? Рембрандт (офорты) как отвратительно наклеен в книге: на противоположной стороне отпечаталась гравюра! Наклеены желваками, раздавлены. Это ужасно!”] Не было пределов возмущения этим варварством у В. В. Стасова. Он ценил старину, он берег манускрипты в Публичной библиотеке; а ведь эти отпечатки-уники стоили теперь по нескольку тысяч рублей (старый потемневший листок небольшого формата — портрет доктора Ефраима Бонуса был куплен Ровинским за 8000 золотых рублей).
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6